Евгения Баранова - Номинация «Поэзия»

Когда меня не было, распустились цветы с чашечками, травы благоуханные.
Чернозём собирал себя — капельки и песчинки, стрекозиные
крылышки, лапки паучьи, брусничные косточки. Я смотрю в землю,
полную существ, отживших и нерождённых.
Мы созданы по образу и подобию глиняной сферы вокруг пылающего ядра,
под садами и водоёмами — сердце любящее, кровоточащее.
Когда меня не было, были и люди — рыбами. Мыкались, кистепёрые,
в солёной воде, а потом прибой их швырнул на берег — оказались голенькими
среди древовидных папоротников и бамбука.
Стали делать гребни из кости и бусы из косточек,
оделись в тёплое, хоронили своих мертвецов.
Так солнце всходило, пока меня не было,
и встречали приветственной песней, называли разными именами,
стряхивали чешую, набившуюся под ногти. И тропический лес
перестал быть единой родиной, так как пошли в города,
где ни восхода, ни зарева, ни игуан, похожих на листья, ни листьев,
похожих на птичьи перья. Когда меня не было,
люди вышли в аллеи парка и запрокинули в небо головы.
Они спрашивали — как получились цветы с широкими чашами,
травы благоуханные: любисток, кориандр, тимьян?
Как земля собралась из пыли и праха растений, растущих в земле,
и как заронила первое семя в себя, чтобы проклюнулось, выросло стеблем и снова стало землей?

Глаза открывай — начинаем заново.
Сколько их, гулких холодных залов,
где собираются на восьмое?
Где напиваются на двадцать третье?
Куда приходят, заспанные и бедные, ожидая начала благотворительного концерта.
Целое лето, проведённое в огороде, легло под ногти тёмной глиной.
Длинный стол, покрытый клеёнкой-скатертью, украшен пластиковыми васильками.
Капельки
ползут по окнам, батареи воздух тяжёлый греют.
Вижу себя
в зеркале — тоненькой и накрашенной. Страшно, как же мне страшно, страшно —
вдруг поползёт по лицу паутина трещинок? Стану замужней женщиной, научусь выходить красиво, легко и ровно. Доля мне — петь, даже если никто не слушает. Нашиваю на платье рюши-оборки в ряд, выхожу на тоненьких каблуках.
Но нет мне сцены и бархатных занавесок, место мне — в гулком холодном зале,
где если и соберутся зрители, то из жалости.
Потому песни одни и те же,
потому что небо одно и имя.

Дай нам, Господи, лица детские, безмятежные,
чтоб без страха на люди выходили.