Теодор д'Обинье - Трагические поэмы

Здесь никаких вельмож — простой крестьянский люд,
Сии сыны земли с заботой к ней идут.
Противна кровь земле и грязь ей горше муки,
Тираны всякий раз марают кровью руки
И грудь земли грязнят, а пахари в поту
Корпят, чтоб на земле оставить красоту,
Чтоб светлые ручьи текли и омывали
Луга зеленые в цветах, как из эмали,
Чтоб кроны высились лазоревых садов,
Разбитых на ряды, квадраты цветников,
Аллеи ровные, чьи отмерялись бровки
Согласно прямизне натянутой веревки.
Сии художники ковер прекрасный ткут:
Там черный виноград, златые злаки тут.
Леса тенистые, таящие свободу,
Дают прохладу в зной, укрытье в непогоду.
Земля печальная сих малых от обид
Желает оградить и, слышу, говорит:

«О дети бед моих, Господь, свершая кары,
Дабы меня сразить, наносит вам удары,
В юдоли маетесь, а ваш никчемный враг
Владеет множеством моих сладчайших благ.
До той поры, когда не станет небосклона,
Когда на вас Господь посмотрит благосклонно
И высших сладостей вкусить вам даст потом,
Покров мой вас хранит, в моих лесах ваш дом,
В пучине горестей в сию годину гнева
Вы, горемычные, в мое вернулись чрево.
Сжигают лодыри трудом добытый плод,
А вас терзает глад и увлажняет пот.
Кореньям сладость дам, чтоб вам смягчили горе,
Служили пищею и снадобьем от хвори,
Однако моего благословенья нет
Кровопускателям и сеятелям бед,
Вкушать им горький плод и днем, и ночью тоже,
Их не насытит стол, не упокоит ложе!»

В дни истребления нечеловечий лик
Являет человек, уже он приобык
Щипать траву и мох и падаль есть сырую,
У зверя, у скота постыдно корм воруя,
Случайный корешок, и тот сойдет как снедь,
Коль в силах ты его зубами одолеть,
Заставит голод грызть и этот корень грубый
И объедать кору с деревьев учит зубы.
Стыдливо прячет лик безвидная земля,
Нет рук рачительных, чтоб оживить поля,
Исчезли жители, вокруг безлюдны села,
Врата повалены, дома пусты, все голо,
Ужасен вид жилья, беды недавней след
Оно являет нам, как мертвые скелет,
Следы волков и лис ведут на пепелище,
В пустых домах людей зверье нашло жилище,
И это здесь, где труд плоды свои сбирал,
Где был когда-то ток, овин и сеновал.
А ежели тайком уволокут крестьяне
Свой нищий урожай, припрятанный заране,
С надеждой тщетною, что дни беды пройдут,
Тогда мы видим вновь, как принялась за труд
Ватага пахарей, чтоб вновь засеять злаком
Поля, чтоб хлеб взрастить опять на корм воякам.
Еще минует год, и пасынки судьбы,
Чьи очи пот разъел, злосчастные рабы,
Которых, как волов, впрягли в работу нагло,
Попарно под ярмом шагающее тягло,
Увидят, как простер грабитель пришлый пясть,
Дабы надежды их, зерно и жизнь украсть.
И вновь они в слезах уходят в лес дремучий,
В горах спасаются над каменною кручей,
Где муки голода их ждут, но даже с ним
Глумлений, разных зверств и пыток не сравним,
Всего, что дома ждет, в жилищах зла и смерти,
Где постояльцами в людском обличье черти,
Где вешают за перст, где в ямине гноят,
Где вяжут к дереву и, воплощая ад,
Кладут на уголья, вытапливают сало,
Нагое тело рвут клещами одичало,
Детишек, от сосцов иссохших оторвав,
За ножки вешают вершители расправ.
В дому ни хлеба нет, ни зернышка, однако
Кромсает жителей рассерженный вояка,
Лишь злость он утолил, но не насытил глад,
Убив отца и мать беспомощных ребят,
Сих малых узников, которым в колыбели
Без пищи умирать, пока душа отселе
Не воспарит в простор небесный, чтоб в раю
У трона Божьего оплакать боль свою.

Тем часом короли в немыслимом убранстве
Пируют, чтоб в своем забыться окаянстве,
Величье на костях построить норовят,
От скуки жарят всех: кто прав, кто виноват.
Чурбаны без души и глухи, и незрячи,
Не тронут их сердец отчаянные плачи.

Оставим сей предмет, знакомый всем, свернем
Немного в сторону, пойдем иным путем,
Поскольку памятью мой дух влеком упрямо
Туда, где предо мной разыгрывалась драма,
Мой стих свидетельство того, что видел глаз.

Я черных рейтаров [56] Рейтары — немецкое конное войско, пришедшее во Францию на помощь единоверцам, французским протестантам. Автор поэм называет рейтаров «черными», т.к. на них были длинные черные плащи. рубить возжаждал враз,
Руины Франции узрев, и грозным шквалом
Все уцелевшее умчать, не дать вандалам.
Нам сей голодный сброд оставил в Монморо [57] Летом 1569 г. войска немецких протестантов под командованием графа Мансфельда соединились с армией адмирала Колиньи в городке Монморо близь Барбезье.
Такое зрелище, что вывернет нутро.
Мы шли за ними вслед усталыми рядами
Земли измученной стонала грудь под нами.
Там дома не было, который не пылал,
Мы трупы видели и мертвых лиц оскал.
Нас тоже голод гнал куда-то без привала,
Болел распухший зев и голоса не стало.
На чей-то зов иду и вижу: предо мной
Простерся человек с кровавой головой,
Разбрызган алый мозг по серому порогу,
Взывает раненый с надеждой на подмогу,
Глас угасающий звучит едва-едва,
На здешнем говоре мне слышатся слова:
«Коль, сударь, вы француз, прошу вас боль умерьте,
Хочу лишь одного, хочу недолгой смерти,
Надежда вся на вас, на этот острый меч,
Прошу скорей мои мучения пресечь.
Срубили рейтары меня, и вот досада:
Не мог я их понять, узнать, чего им надо;
Один из них отсек мне руку тесаком,
Взгляните: тут она валялась, а потом
Всадили мне в живот две пули из пистоли».
Бедняга продолжал, стеная из-за боли:
«Еще не худшее пока открылось вам,
Жена брюхатая свалилась где-то там;
Четыре дня назад мы убежать хотели
Глубокой полночью, но дети в колыбели
Взывали жалобно. Ну как же их спасти?
Кому-нибудь продать? И вот нам нет пути.
Желая им помочь, нашли мы здесь могилы.
Но коль охота вам и коль достанет силы,
Войдите, чтоб взглянуть на маленьких ребят,
Которых изрубил проклятый супостат».
Вхожу, и предо мной одно дитя в качалке,
Померкший вижу взгляд и вздох внимаю жалкий
Из посиневших уст, и уловляет слух,
Как тельце тощее, увы, покинул дух,
Я слышал стон еще, а тельце коченело,
И тут предстало мне еще живое тело
Иссохшей женщины, распотрошенной так,
Что вырвал плод из чресл остервенелый враг,
И ноги у нее и руки перебиты,
Но полумертвая привстала для защиты,
Пытаясь заслонить собою малыша,
Любовью и святой отвагою дыша,
Хоть груди высохли и влага глаз, и кожа,
Обильно льется кровь на малыша и ложе.
Пред нами Франция, и горестно глядим
На изможденный лик, который был иным.
Взор умирающей искал детей, блуждая,
Пугался наших лиц, покуда смерть седая
Всех трех не прибрала, и я боюсь, что нас
Их души прокляли в печальный этот час.
Власы вздымаются, когда такое вижу,
Зову я Божий Суд, смертельно ненавижу
Тех, кто нарушил мир, кто, не жалея сил,
По прихоти своей такое сотворил.
Я видел, как душа жестоких трепетала,
Как ужас нападал на храбрецов, бывало.
На истощенный труп кто мог смотреть без слез,
На лик страдальческий, чью душу глад унес?