Антология - Советская поэзия. Том второй

Вино — я друг веселой жизни,
Вино — спешу на торжество.
Один бокал весельем брызнет,
Но вредно больше одного!

Один хорош, не спорю,
Два — захмелеешь вскоре,
Три чарки — это к ссоре,
Четыре — всем на горе.

Всему должна быть мера, люди!
Не обижайтесь за совет,
Но и веселье в тягость будет,
Когда веселью меры нет.

Мне аромат цветка сказал:
«Вдыхай меня, ведь я уйду».
«Спеши, — плеск ручейка сказал, —
Пей из ручья, ведь я уйду».
Но я, вздохнув слегка, сказал:
«Не вы, друзья, а я уйду…»

Мне лучше бы птицей быть,
Горою, ущельем быть,
Чем в клетке твоей любви
Невольником жалким быть.

О война! Мы навеки
Злые руки отрубим тебе.
Будь же мир в человеке!
Земля! Обратись в колыбель.

Только злу, чтобы вновь не ковало оков,
Не оставьте и трех волосков!

Твори, творец, и помни век слова от всей души:
Твой камень в стройке применен и мохом не оброс…
Но камень родины моей ты, мастер, так теши,
Чтоб даже камень произнес: «Живи, каменотес!»

В романовских дубленых полушубках
Лежат в снегу — не слышны, не видны.
Играют зайцы на лесных порубках.
Луна. Мороз… И словно нет войны.

Какая тишь! Уже, наверно, поздно.
Давно, должно быть, спели петухи…
А даль — чиста. А небо звездно-звездно.
И вкруг луны — зеленые круги.

И сердце помнит: было все вот так же.
Бойцы — в снегу. И в эту синеву —
Не все ль равно — Кубань иль Кандалакша? —
Их молодость им снится наяву.

Скрипят и плачут сани расписные,
Поют крещенским звоном бубенцы,
Вся — чистая, вся — звездная Россия,
Во все края — одна, во все концы…

И в эту даль, в морозы затяжные,
На волчий вой, на петушиный крик
Храпят и рвутся кони пристяжные,
И нас сечет грудастый коренник.

Прижать к себе, прикрыть полой тулупа
Ту самую, с которой — вековать,
И снежным ветром пахнущие губы
И в инее ресницы целовать.

И в час, когда доплачут, досмеются,
Договорят о счастье бубенцы,
В избу, в свою, в сосновую вернуться
И свет зажечь…

В снегу лежат бойцы.
Они еще свое не долюбили.
Но — родина, одна она, одна! —

Волнистые поляны и луна,
Леса, седые от морозной пыли,
Где волчий след метелью занесен…

Березки — словно девочки босые —
Стоят в снегу. Как сиротлив их сон!
На сотни верст кругом горит Россия.

Нет,
Не до седин,
Не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;

Прижаться к земле
И в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.

Мне б только
Вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить ее,
Врезать, как надо,
В четырежды проклятый дзот,

Чтоб стало в нем пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву!..
Прожить бы мне эти полмига,
А там я сто лет проживу!

Утешителям не поверишь,
А молиться ты не умеешь;
Горе горем до дна измеришь,
Не заплачешь — окаменеешь.

Злее старости, горше дыма,
Горячее пустынь горячих
Ночь и две проклубятся мимо
Глаз распахнутых и незрячих.

Все — как прежде: стена стеною,
Лампа лампою, как бывало…
Здесь ты радовалась со мною,
Молодела и горевала.

А отныне все по-иному:
День дотлеет, и год промчится,
Постоялец прибьется к дому,
Да хозяин не постучится.