Антология - Советская поэзия. Том второй

Должно быть, знает он, что, приземлясь,
В прах обратится завтрашнею ранью,
Должно быть, хочет, хоть на краткий час,
Продолжить осени существованье.

Росли деревья, зацветая.
Носились ласточек рои.
Еще в живых ли эти стаи.
Как в дни младенчества мои?

Шумя, деревья зеленели
Весною в холод, летом в зной.
Все живы ль ласточки доселе,
Носившиеся надо мной?

Деревья голые унылы,
И тянет ласточек на юг.
Наверно, над моей могилой
Летать им будет недосуг.

Я жизнь благодарю за все, что знаю здесь:
За робкую весну, за пламенное лето,
За то, что этот мир еще со мною весь,
И поздний блеклый лист, и ранний луч рассвета,
За то, что душу мне, как прежде, молодя,
Вновь люди от меня ждут песен и что снова
Очнется, вскрикнет вдруг от светлого дождя
Дремавшая строка, несказанное слово,
За тех, кто полюбил мою печаль, мой смех,
Огню души моей ответным жаром вторя…
Что слава шумная, что суетный успех,
Коль с детства я умел в росинке видеть море!

Калинов луг, Козлова з асека,
Яснополянские угодья,
Вы больше, чем обитель классика,
Вы обитаете в народе.

Дубняк, природою изваянный,
Извилины реки Воронки.
А рядом — черные развалины,
И в серых избах — похоронки.

Скорбят над новыми утратами
Деревья Старого Заказа,
Проснулся колокол, упрятанный
В дупле раскидистого вяза.

И чудится, что вышел из дому,
В рубахе длинной с подпояской,
На зорьке, как привык он издавна,
Сам старожил яснополянский.

Среди рассветного безлюдия
Идет он трактом деревенским.
Так тихо, что слышны орудия,
Орудующие под Мценском.

По вырубкам и гарям топая,
Внимает горю он и грому.
А ветерану Севастополя
Знакомо это все, знакомо.

И дом его, огню не отданный,
Еще пожаром смутно пахнет.
Но в тесной комнате «под сводами»
Простор Истории распахнут.

Объемлет горизонты бедствия
Взор мудреца и канонира.
Печаль с надеждою соседствует
На рубеже войны и мира.

Осенней ночью падает звезда.
В холодном небе света борозда.
Примета есть: звезды падучий свет —
Тревожный признак, чьей-то смерти след.

Примета есть. Но как поверить ей?
Мы пережили тысячи смертей.
Беззвездной ночью, в окруженье тьмы
Друзей в походе хоронили мы
И дальше шли — в снегу, в чаду, в пыли…

Ах, если б звезды скорбный счет вели
И падали под тяжестью утрат,
Какой бы разразился звездопад!

О, сколько б звезд низринулось в ночи
Над теми, что расстреляны в Керчи,
Над павшими у Вязьмы и в Орле,
Над школьницей, что умерла в петле,
Над Бабьим Яром, где в золе подряд
Мои друзья и земляки лежат,
Над теми, что от отчих мест вдали
Укрыты горсткой неродной земли,
Над теми, что в Берлине сражены
За две минуты до конца войны, —
Весь Млечный Путь в безмолвии ночном
Осыпался бы горестным дождем!

Но с высоты студеной, чуть видна,
Срывается звезда. Всего одна…

В дагестанском далеком ауле
У друзей коротали мы ночь.
Облака на пороге уснули —
Видно, выше подняться невмочь.

Повлажневшие листья набрякли,
Птицы пили спросонок росу.
За открытыми окнами сакли
Где-то в бездне кипела Койсу {45} 45 Стр. 152. Койсу (Аварское, Андийское, Казикухумское и Каракойсу) — четыре горные реки в Дагестане, текут в глубоких ущельях. .

Мы сидели в просторной кунацкой,
Где в коврах и кинжалах стена,
Запевая по-русски, по-лакски,
Подливая друг другу вина.

Уступая желанью хозяев
И достойно встречая восход,
Встал с бокалом Юсуп Хаппалаев,
Уроженец кумухских высот.

По дорогам, где гулкое эхо
Грохотало машине вослед,
Он из города нынче приехал
В свой аул на побывку, поэт.

Над рассветной подоблачной ширью
Стих, вдвойне нам знакомый, возник.
Зазвучали и «Парус» и «Мцыри»
В переводе на лакский язык.