Антология - Советская поэзия. Том второй

Затмевая горящую лампу,
Посветлело большое окно.
Нестареющей музыкой ямба
Было все в этом доме полно,

Непривычным звучанием строчек,
Обаянием русских стихов.
Все читал и читал переводчик,
Одаряя своих земляков.

Те, что вышли дышать на терраску,
Густо хлынули в комнату вновь,
Услыхав, как бушует в кунацкой
Чья-то молодость, чья-то любовь.

И плечистый старик, что на свете
Прожил сто удивительных лет,
Произнес: — Этот Лермонтов, дети,
Самый лучший кавказский поэт!

Захотелось той зимы,
Где пурга заносит стежки,
Где тулупы да пимы,
А не куртки на подстежке.

Захотелось вдруг зимы,
Той, где лыжи, а не лужи,
Где сугробы, как холмы,
И дубы трещат от стужи.

Захотелось той зимы,
Где закат багрово тлеет,
А в наплывах полутьмы
Вздох, как облачко, белеет.

Захотелось дней зимы,
Настоящих, не сиротских,
Захотелось бахромы
Ледяной, в колючих блестках.

Захотелось той зимы,
Где на снежном перекрестке
Вверх струятся, как дымы,
Невесомые березки.

Захотелось вновь зимы,
Чистой, с хлопьями литыми,
Той зимы, где были мы
Молодыми, молодыми…

«На какой земле в серебре поля,
Золотые розы в каком краю?»
И отвечу я: «То моя земля»,
Укажу я сердцем страну мою.
«В сердце чьем гвоздики раскроют вновь
Свой бессмертный цвет — лепестки любви?» —
Спросишь ты, моя лань, моя любовь.
Я скажу: «То в сердце моем — сорви».
«Что на свете может смерть победить,
Что с душою слито — не оторвать?»
Кто б ни спрашивал, буду всем твердить:
«То любовь, Любовь, повторю опять».
«Где, В каком краю, в золотой весне
Человек, что роза, цветет, скажи?»
И отвечу я: «То в моей стране.
Лишь она дарует живую жизнь»

Без устали смотрел бы я
На твой расцвет, страна моя.
Хочу, чтоб видели, как днем,
Глаза и в сумраке ночном.
И день и ночь тобой готов
Я насыщать и взор в стих,
Моя отчизна, мать цветов, —
Цветущий сад надежд моих!

Затосковал орел над высью скал,
С небес своих спустился на утес
Взглянул на небо — вновь затосковал,
И сжалось сердце старое от слез.

«И небо тоже отнял человек,
Им завладел он, как землей внизу», —
Сказал он, и скатилась с черных век
Вдруг капля неба обратись в слезу.

«Наверно, скоро и твой час пробьет!» —
Взглянув на солнце, с болью молвил он…
А человек, пленивший небосвод,
Стремился к солнцу, мыслью окрылен.

Опускается в бездну старости мать,
Уж не рвать ей по склонам банджар-траву…
А в горах зеленеет весна опять,
Одевает вершины их в синеву.

Полечу я в родное гнездо скорей,
Прилечу я в Ширак быстрей журавля,
Наберу подснежников снега белей,
Все возьму, чем богата весной земля.

Догоню весну на горном лугу
И в объятья матери принесу.
Ну, а если этого не смогу,
Ей ребенок мой принесет весну.

Я — поэт. Я вечностью рожден.
Вскормлен я землей и небесами.
Звезд язык… знаком мне с детства он,
С птичьими знаком я языками.
Голубь мне садится на плечо,
Но, в любовь высокую влюбленный,
Я, всегда мечтавший горячо
Обласкать, как сына, мир зеленый,
Я, готовый плакать в три ручья
Из-за чьей-нибудь одной слезинки,
Я, не раздавивший муравья,
Я, на смерть восставший в поединке
Ради жизни, счастья и труда, —
Я кричу, как ласточка, кричу я,
Что тревожно вьется у гнезда,
Коршуна кружащего почуя…
Призываю: в сердце меч врагу!
Жизнь восславьте, зло сведя в могилу.
Смерть в уста поцеловать могу,
Но простить врагу — превыше силы!
Он хотел вселенную залить
Черной тьмой, воздвигнуть горы пепла,
Он хотел извечный свет убить,
Чтобы солнце на небе ослепло.
В сердце, превращенное в набат,
Бьет неумолкающая совесть.
Я кричу: нам гибелью грозят!
Встаньте все, к сраженью приготовясь!
Встаньте все — и Север, и Восток,
И вершины, и леса, и реки.
Смерть в уста поцеловать бы мог,
Но врагу я не прощу вовеки!
Я, не раздавивший муравья,
Я, скорбевший о цветке увядшем,
Я кричу — щадить врага нельзя,
Чтоб его не видеть детям нашим,
Чтобы, в мире уничтожив зло,
Мирно человечество цвело!