Шицзин

Колесницы охотничьи наши, гляжу, хороши,
И в четверки коней подобрали мы самых больших.
На востоке там травы растут и растут камыши;
Запрягай лошадей, на охоту скорее спеши!

Вот они на охоте: избрали испытанных слуг,
Их ауканьем степи кругом оглашаются вдруг.
Установлено знамя со змеями, поднят бунчук —
Там, у Ао [242], облавы на зверя смыкается круг.

По четверке коней в колесницы князей впряжены,
И одна за другою четверки приходят на стан.
Наколенники алые, в золоте туфель сафьян,
Собираются гости, блюдя и порядок, и сан.

Костяное кольцо налокотнику ровно подстать [243],
Стрелы к луку подобраны — ни тяжелы, ни легки...
И в едином порыве согласно стреляют стрелки;
Помогают нам в кучи убитую дичь собирать.

Светло-рыжие кони четверкой у нас впряжены,
По бокам пристяжные — они не уклонятся вкось,
Быстро гонит возница, чтоб время терять не пришлось,
Стрелы метко летят и пронзают дичину насквозь.

С тихим присвистом, слышу я, ржут здесь и там скакуны;
И значки и знамена, что плещутся в ветре, видны.
Нет тревоги: ни пеший, ни конный нигде не слышны.
Кладовые большие при кухне еще не полны.

Вот охотники едут, и шум колесницы возник,
Слышен шум колесницы, не слышен ни голос, ни крик.
Вижу: муж благородства, воистину, наш государь —
И, по правде, в деяниях, им совершенных, велик!

Счастливым днем был моу [244], и молиться
Коней защите начали тогда [245].
Охотничьи прекрасны колесницы,
Крепки в четверке кони, без труда
На этот холм большой ома стремится,
Преследуя бегущие стада.

Счастливым днем гэн-у мы находили [246],
Коней избрали, что равны по силе;
Где дичь водилась, тот избрали лес.
Где бродят лани целыми стадами,
Где реки Ци и Цзюй — над берегами
Охотиться здесь будет сын небес.

И видишь ты долину пред собою:
Стада собрались широко вокруг,
Олени скачут — то бредут гурьбою,
То парами, как будто с другом друг.
И всех людей мы привезли с собою,
Чтоб сыну неба усладить досуг.

И вот мы натянули наши луки,
На тетиве сжимают стрелы руки,
Здесь сбили поросенка кабана,
Там носорога валят с ног удары.
Да будет пир обилен наш [247], и в чары
Гостям нальем мы нового вина.

То гуси летят, то летят журавли
И свищут, и свищут крылами вдали...
То люди далеким походом идут,
И тяжек, и труден в пустыне поход.
Достойные жалости люди идут,
О, горе вам, сирый и вдовый народ!

То гуси летят, то летят журавли,
В болото слетаясь, садятся на нем...
То стены жилищ воздвигает народ,
Что встали на тысячи футов кругом.
Хоть труд наш велик и тяжел — наконец,
Покойный себе мы построили дом.

То гуси летят, то летят журавли,
И слышен тоскливый, тоскливый их крик.
И мудрый услышит его человек,
Он скажет, что труд наш безмерно велик!
А глупый услышит его человек,
И скажет, гордыней рожден этот крик.

«Кончается ль ночь?» — Вопрошает нас царь.
— И полночи нет и во тьме небосклон,
Сиянием факелов двор озарен;
Мужи благородства спешат ко двору,
И слышен вдали колокольчиков звон [249].

«Кончается ль ночь?» — Вопрошает нас царь.
— Нет, ночи еще не кончается круг,
Бледнеет сияние факелов вдруг;
Мужи благородства спешат ко двору,
И слышен вблизи колокольчиков звук.

«Кончается ль ночь?» — Вопрошает нас царь
— Сменяет заря предрассветную тьму,
И факелы меркнут и гаснут в дыму;
Мужи благородства спешат во дворец,
Драконы знамен мне видны самому.

То реки в разливе стремятся к морям,
И почесть, и дань им воздав, как царям.
То сокол свой быстрый свершает полет,
Взлетит высоко и опять отдохнет.
О, горе вам, братья мои и друзья,
О, горе, сограждане, вам без конца!
Не хочет подумать о смуте никто,
Иль матери нет у него и отца?