И у Иштока с плеча,
Плача, он суму снимает.
Внучка
Посох отнимает.
Здесь тот посох, здесь сума…
Ибо этот человек,
Глупый Ишток — не ушел,
А остался здесь навек.
Хоть и звался простаком он,
Все же был он не дурак,
Чтобы прочь уйти из дома,
Где его любили так!
Все в природе увядало,
Уж ненастье в пуште выло,
Но невесте на венок
Все-таки цветов хватило…
Муж с женой из церкви вышли,
Давши верности обет.
И, растроганный сердечно,
Вот о чем сказал им дед:
«Нынче счастливы вы, дети!
Будьте счастливы и впредь!
Но теперь, изведав радость,
Я могу и умереть».
«Умереть тебе нельзя, —
Зять сказал. — Ты должен жить,
Чтобы правнуков своих
В добрый час благословить!»
…И приходят и уходят
День за днем, за годом год,
Соревнуются: который
Больше счастья принесет?
И… рассказывать ли это?
Ветер гонит облака,
Всюду снег ложится густо…
Степь под снегом… ночь близка.
Лишь один огонь сияет в пуште:
Там, на хуторе, лампадка зажжена,
Льет она сиянье на счастливцев,
Радуется будто и она.
Там, на хуторе, у теплой печки,
Где поленья искрятся, трещат,
Сели старец, муж и молодица,
С ними двое маленьких ребят.
И прядет и напевает молодица.
Муж и дед с детьми играют. А в окно
Зимний вихрь стучится. Не ворвется!
Песня льется, и жужжит веретено.
Пешт, 1847 г.
Апостол
Перевод Л. Мартынова
{183}
На мрачный город навалилась ночь,
В других краях луна блуждает,
Смежились
Золотые очи звезд,
Мир темен,
Как подкупленная совесть.
Один-единственный заметен луч
Там, в вышине,
Мерцает он устало,
Как чей-то взор мечтательный, больной,
Как чья-нибудь последняя надежда.
Горит под крышей этот огонек.
Кто там не спит в мансарде при лампадке?
Кто бодрствует высоко над землей?
Там две сестры — Нужда и Добродетель.
Огромная, огромная Нужда,
Она едва вмещается в мансарде.
Не больше ласточкиного гнезда
Вся эта поднебесная клетушка.
И пусты стены этого гнезда,
Вернее, были бы они пустыми,
Когда бы плесень не покрыла их
Своим узором незамысловатым
И не исполосатили дожди,
Чьи струйки, проникая через крышу,
Оставили под ветхим потолком
Широкий след,
Весьма похожий
На шнур звоночный в доме богача.
Здесь воздух тягостен от вздохов
И мерзкой сыростью напитан…
Привыкшие к удобным будкам,
Изнеженные барские собаки
В мансарде этой сдохли бы, наверно!
Сосновый стол, два стула рядом, —
За эту мебель на толкучке
Никто бы не дал ни гроша, —
Кровать с соломенным матрасом,
Сундук, изъеденный жуками, —
Вот все предметы обстановки.
Кто здесь живет?
В усталом свете
Со мглой борящейся лампадки
Перемещаются фигуры,
Неясные, как сновиденья.
Глаза обманывает пламя,
Л может быть, жильцы мансарды
На самом деле столь бескровны,
Столь призрачны?
О, бедность, бедность!
Там, на кровати, мать с младенцем.
Сосет младенец с хриплым стоном
Сухую грудь, но в ней — ни капли,
А мать задумалась, должно быть,
О чем-то
Очень невеселом —
Как в оттепель капель с карнизов,
С ресниц срываются слезинки,
Стекают по лицу младенца…
Но, может быть, и не в раздумье
Застыла женщина, а просто
Роняет слезы по привычке,
И льются, льются эти слезы,
Как по камням
Родник струится.
Сын старший, слава богу, спит.
Иль только кажется, что спит,
Там, на соломе у стены,
Дерюгой грубою прикрыт.
Спи, милый, сии!
Пускай тебе приснится хлеб,
Хотя б во сне ты будешь сыт
И сон твой будет королевским!
А у стола сидит мужчина.
Он молод. И темнее ночи
Его лицо,
Как будто сумрак.
Наполнивший мансарду эту,
Спускается с его чела.
Чело мужчины точно книга,
В которой все заботы мира
Записаны… Нужда и горесть
Мильонов жизней отразились
На том челе, как на картине,
И, освещая ту картину,
Пылают два огромных глаза,
Как две блуждающих кометы,
Которым некого бояться,
Но сами вызывают ужас.
И взгляд тех глаз летит все дальше
Сквозь громоздящиеся тучи,
Покуда, как орел могучий,
Не унесется в бесконечность.
Читать дальше