Октавиан Август - Поздняя латинская поэзия

240 Вот на местах, где река образует подступ нетрудный,
Шарит по всей глубине толпа добычников жадных.
Ах, как ничтожна защита для рыб в речной даже глуби!
Тот, посредине реки волоча свои мокрые сети,
Рыбок обманутый рой в узловатые ловит тенета;
245 Этот в местах, где река струится спокойным потоком,
Невод на дно опустил, приспособивши плавать на пробках;
Третий на камнях сидит, наклонившись к воде, и, к согнутой
Гибкой лозе на конец привязав крючок смертоносный,
В воду забросил уду, съедобной снабдивши приманкой.
250 Стая блуждающих рыб, не предвидя коварства, разинув
Пасть, налетает, глотнув широко раскрытою глоткой,
И лишь потом ощущает укол сокрытой иголки.
Чуть затрепещется, знак подает, дрожанию лески
Тотчас ответит конец уды дрожаньем заметным;
255 Миг — а свистящий удар подсекает добычу, и мальчик
Вкось из воды уже тащит ее, и под бьющимся телом,
Словно пред взмахом бича, пустоту рассекающим гибко,
Воздух шумит и ветер свистит, отвечая ударам.
Бьется на камнях сухих привычная к влаге добыча
260 И светозарного дня трепещет лучей смертоносных.
В речке родной у нее осталась вся бодрость; слабея,
Воздухом нашим дыша, она прощается с жизнью.
Вялым ударом уж бьет по земле бессильное тело,
И цепенеющий хвост дрожит последнею дрожью;
265 Не закрывается рот, и зеваньем зачерпнутый воздух
Жабры назад отдают настоящим дыханием смерти.
Именно так на кузнечных мехах, раздувающих пламя,
Воздух вбирая и воздух сжимая то справа, то слева,
Кожаный бьется покров над отверстьями буковых стенок.
270 Сам я видал, как иные, дрожа предсмертною дрожью,
С духом собравшися вдруг, высоко подскочивши на воздух,
Вниз головой кувырком стремительно падали в реку,
Сверх ожиданья свою обретая стихию обратно.
Видя убыток себе, безрассудно бросается сверху
275 Мальчик за ними и вплавь старается глупо поймать их:
Как анфедонянин Главк, рыболов беотийских прибрежий,
После того как на вкус отведал Цирцеины травы
Смертные те, на которых паслись умиравшие рыбы
Бросился в воду и жителем стал Карпафийского моря, [122] Ст. 276–279. Анфедонянин Главк — беотийский рыбак, увидевший однажды, как пойманные им рыбы грызли прибрежную траву и от этого оживали; тогда он сам попробовал этой травы, бросился в море и стал морским божеством (Овидий, «Метаморфозы», XIII, 903–948). Карпафийское море (на другом конце Греции, возле Родоса) и Цирцея , знаменитая колдунья, упомянуты здесь лишь в переносном смысле. —
280 Так и этот рыбак, и удою и неводом сильный,
Зоркий досмотрщик Нереевых недр, бороздитель Тефии, [123] Ст. 281. Нерей — сын Земли и Моря, бог тихого моря; Тефия — жена Океана, старейшая морская богиня.
Плещется в той же струе, где улов, от ловца ускользнувший.

Вот какие в речной синеве открываются виды
Виллам, чьи с каменных круч глядят нависшие кровли
285 И меж которыми вьется поток, змеясь прихотливо,
А на обоих его берегах красуются замки.
Кто же теперь за диво почтет Сестийское море,
Геллины волны, [124] Ст. 287–288. Сестийское море, Геллины волны — пролив Геллеспонт (Дарданеллы), через который из Сеста в Абидос плавал к Геро влюбленный в нее Леандр. пролив, абидосским пловцом знаменитый?
Кто подивится зыбям, чрез которые лег халкедонский
290 Мост, творенье царя, в том месте, где водной тесниной
Разделены и не могут сойтись Восток и Европа? [125] Ст. 289–291. Халкедонский мост через Боспор был наведен царем Дарием во время похода на скифов.
Здесь не бушует пучина, здесь нет простора кипенью
Северо-западных бурь, здесь язык языку не противник,
И переменным стежком плетут они вязь разговора.
295 Миролюбивые здесь берега привечают друг друга,
Тянутся руки вослед речам, и с обоего края
Звук голосов над рекой разносит звонкое эхо.

Разве под силу кому описать несчетные виды
Зодчих красот, что виднеются здесь из каждой усадьбы?
300 Не погнушался бы ими ни сам гортинский летатель,
Кумского храма творец, которому отчее сердце
Изобразить не дало на золоте участь Икара,
Ни кекропийский Филон, ни тот, кто у стен сиракузских
Длил знаменитую брань, восхищенных врагов отражая.
305 Можно поверить, что здесь умы и труды приложила
Та седмица мужей, которую в книге десятой
Марк возвеличил в веках, что здесь Менекрат отличился
И приложил свою руку эфесский творец, или даже
Тот Иктин, в чей Минервин храм волшебные краски
310 К изображенью совы завлекают и губят пернатых;
Или, может быть, сам основатель дворца Птолемея
Здесь побывал, Динохар, у которого ввысь пирамида,
Четырехгранно стремясь, сама свою тень пожирает,
Тот, который в ответ на приказ нечестивой любови
315 В воздух вознес Арсиною под кровом фаросского храма,
Где изогнувшийся свод магнитною силою дышит
И привлекает к себе железные волосы девы. [126] Ст. 300–317. Гортинский летатель — Дедал, на сделанных им крыльях улетевший от царя Миноса (из Гортины на Крите) в Италию и потерявший в этом полете Икара; он считался строителем храма Аполлона в Кумах (см. примеч. к ст. 208). Филон — афинский («кекропийский») архитектор конца IV в. до н. э., строитель пирейского арсенала и элевсинского храма. У стен Сиракузских прославился знаменитый механик Архимед. Седмица мужей — семь великих архитекторов (набор их имен неизвестен), биографии которых составили один из циклов биографической энциклопедии Варрона (см. примеч. к «О преподавателях», 20) «Седмицы». Менекрат назван, по-видимому, по ошибке вместо Метагена, который с отцом своим Ктесифонтом был строителем знаменитого храма Дианы Эфесской. Иктин (имя это означает «коршун») — один из зодчих афинского Парфенона; о его пугающе живом изображении совы, священной птицы Афины, более ничего не известно. Динохар , планировщик Александрии (которому приписывалось и строительство пирамид, «не отбрасывающих тени» под высоким египетским солнцем, — Аммиан Марцеллин, XXII, 15, 29), спутан здесь с Тимохаром, строителем храма Арсинои, сестры — жены Птолемея II, в котором будто бы парила в воздухе статуя царицы, удерживаемая от падения силою магнита в потолке.