Рафаэль Альберти: Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Тут дикое было хозяйство, —
Толпа и погром боевой…
И даже, мой друг, в твоем сердце
Большой был военный постой.

Пусть на землю снег валится,
Вихрь крутит и буря злится,
Пусть стучит ко мне в окно…
Нужды нет… мне всё равно:
Образ милой надо мною
Веет тихою весною…

Поутру встаю я с мыслью:
Если б милая пришла!
Ввечеру ложусь с досадой:
Нет, и нынче не была!

И в ночи с моей тоскою
Я без сна лежу,
И в мечтах, как полусонный.
Целый день брожу.

Ночь глухая была холодна и страшна,
Я по лесу бродил всё с тоской и проклятьем;
И деревья в лесу пробудил я от сна,
И они головой покачали с участьем…

Когда, свершив свое земное назначенье,
Скажу себе: «Пора почить безгрезным сном!» —
Ты осенú в тот час, о сладкое забвенье,
Мой смертный одр твоим ласкающим крылом!

Не надо мне ни тех, кому с моим наследством,
Ни даже тех, кому со мной расстаться жаль,
Ни дев с распущенной косою — жалким средством
Изображать свою обычную печаль.

Нет! пусть сольюся я в тиши с земной скуделью,
Без общепринятых стенаний над собой,
Не став помехою чьему-нибудь веселью
И дружбы не смутив нежданною слезой.

Но если бы любовь в подобный час остаться
Могла покойною и вздох унять в груди —
В последний раз вся власть ее могла б сказаться
В той, что живет, и в том, кто должен отойти.

Как сладко было б видеть мне, моя Психея,
Что смотришь до конца ты ясно и светло!
Само страдание забылось бы и, млея,
С улыбкой счастия в мир лучший отошло.
Но тщетно! красота уходит поневоле,
По мере как бежит дыхание от нас,
И слезы женщины, текущие по воле,
Лгут в жизни и дарят бессильем в смертный час.

Да будет же мое последнее дыханье
Не остановлено присутствием людским!
Для нас, людей, ведь смерть не есть уж ожиданье,
И скорбь земли давно неведома уж им…

Да! умереть, уйти навек и без возврата
Туда, куда уйдет и каждый из людей,
Стать снова тем «ничто», которым был когда-то,
Пред тем как в мир пришел для жизни и скорбей.

Сочти все радости, что на житейском пире
Из чаши счастия пришлось тебе испить,
И убедись, что, чем бы ни был ты в сем мире, —
Есть нечто более отрадное: не быть!

Долго отчизны искал сын хитроумный Лаэрта;
Много земель обошел, много морей переплыл,
Много трудов перенес, много опасностей встретил;
Сцилле ревущей внимал, пасти Харибды прошел;
К темени гор восходил, в мрак преисподний спускался;
Тщетно! Нигде не обрел к родине милой пути.
Что же? когда у кормы сном опочил он глубоким, —
В пристань Итаки святой кормчий направил корабль;
Бросили якорь пловцы; царственный странник проснулся,
Вежды открыл, но в тот миг родины он не узнал!

С богом, отважный пловец! Пусть раздаются насмешки!
Пусть из усталой руки руль непокорный скользит!
Смело на запад плыви: берег там ýзришь желанный…
Ты уж завидел его разумом вещим своим!
Вверься деснице творца, в путь тебя мощно подвигшей, —
Гений с природой, поверь, будут всегда заодно:
Всё, что предрек он толпе, строго исполнит природа.
Выдать дерзнет ли она черни любимца небес:
Ежели берега нет — там, где обещан он миру,
Чудом воспрянет он сам вдруг из пучины морской.

Запад, Юг в крови дымятся,
Троны зыблются, валятся;
Я стремлюсь душой к Востоку;
Там в степях раздолье оку,
Там дышать вольнее груди,
Там любить умеют люди.

Там постиг бы я то время —
Век, когда людское племя
Первой жизнию дышало
И из уст творца вселенной
Чистым сердцем принимало
Тайны жизни сокровенной —
Веры чистое ученье,
Не томясь тоской сомненья.
Там бы ум мой освежился
Духом жизни первобытной
И тревожно не томился
Жаждой знанья ненасытной.
И жилось бы мне, как жили
Древле пастыри-народы:
Им шатром роскошным были
Лишь небес лазурных своды.
И холодного рассудка
Я смирил бы скучный ропот,
И внимал бы сердцем чутко
Я природы тайный шепот…