Евгений Кискевич - Ноктюрн душе

Вот пахарь, как добрая сила,
Упорно за плугом идет,
И косную, милую землю
Легко и небольно гнетет.

Он теплую толщу взрывает
И будит от темного сна.
Она перед ним раскрывает
С доверьем свои ложесна.

Гремит с облаков огневица,
Смущая уклад полевой,
Летят вороненые птицы
Над смертно дрожащей землей.

Он крестит ее бороздами,
Смиряет заклятьем глухим,
Венчает ее семенами,
И молится сильным, святым,

Домашним, своим, бородатым,
Сошедшим на землю ничью,
Радетельным к избам и хатам.
Вот к этому он мужичью —

Чтоб их благодать сохранила
От бедствий взыскующий дол,
Чтоб пахарь, как добрая сила,
Спокойно полями прошел.

Вот в этой ржи когда-то бой кипел
С засадою, залегшей в хлебной пыли…
Густую цепь поймавши на прицел,
Как зрелый хлеб из-под стеблей косили.

Там, на меже, злобился пулемет
Всё яростней, безжалостней, скорее,
Сестра лила на ребра черный йод.
Но, отступив, бежали батареи.

И пронеслись по размозженным лбам,
И паника срывала им кокарды.
Провыл норд-ост по выбитым хлебам
Тот реквием, что не пропели барды.

Ряды стеблей добил степной мороз.
Покрытое осколками латуни,
И шрамами от вдавленных колес,
Непахано лежало поле втуне.

Но паводком спадающей волны
Кровавое сравняло чрезполосье.
И вот опять средь лебеды, скудны,
Там, за межой, качаются колосья.

Свобода! За что же? Когда же?
Ты снова, как прежде, важна,
Когда я был проще. И, даже,
Теперь ты мне больше нужна.

Ведь я полюбил несвободу,
Ищу загородок, ярма,
Удобна в любую погоду
Моя золотая тюрьма.

За что же я брошен? Ведь я же
С тобою хотел пошутить,
И вот на публичной продаже
Стоишь ты, и хочешь не быть.

Мне быть, или нет? Не купили,
Но продали всё же тебя,
И ты уже в автомобиле,
И я за тобой, не любя.

Одну тебя я не предал,
О, муза, вешних лет.
Еще неслышную искал,
Тропил твой хрупкий след.

Кипела черная пурга
Над детской головой,
Но вслед тебе цвели снега
Зеленой муравой.

Ты удалялась. От тебя
Я ускользал на миг.
Но снова, струны теребя,
Мнил, что теперь настиг.

Средь холода, средь пустоты
Арктических ночей
Я не предам: за то, что ты
Родных моих полей

— И прозорлива, и грозна
Излюбленная дочь,
Одна, которой не страшна
Арктическая ночь.

Все мимо; твари и предметы
Летят, плывут в высокий порт,
Спешат от добровольной Леты,
Где я лежу, один, простерт.

В азийской лени, в полудреме
Лежу в беспамятстве потерь,
И миф о погорелом доме
Всё реже мнится мне теперь.

Уж недотыкомкою скука
Сидит в возглавии моем.
Так благодушно жмет мне руку,
Так мягко говорит: «Уснем,

Хлебнем последнюю утеху».
Но в сумерках, в полубреду
Я внемлю ангельскому эху
В моем обугленном Аду.

Как же его не любить,
Когда не любить невозможно?
Его надо на руках носить
Высоко и осторожно.

Он для меня травка, куст,
Где птица беспечно щебечет,
Без него этот мир стал бы пуст,
А кто же пустоту излечит?

И если его не любить
Хоть сердцем, от вражды усталым,
То он не захочет быть
В доме, где любви так мало,

И улетит голубою звездой
К светлой стезе бездорожной,
Куда нужно стремиться душой,
Но достичь — невозможно.

Сквозь бурю, сквозь годы я слышу твой дружеский голос,
Как слушал когда-то за мирной беседой вдвоем
На маленькой даче, и в поле, в бою беспощадном,
Когда шевелится, как ком, нарастающий страх.

Как часто искал я призыва, привета, касанья
Спокойных и верных твоих ободряющих рук
И как без ошибки всегда твой ответ узнавал я:
Порой из оркестра, иль в рукопожатьи врага.

А ныне — какие счастливые вихри бросают
Нас снова друг другу. Откуда? Надолго ль? Зачем?
Ты друг непонятный, быть может, поэтому близкий,
Как близки орбиты смещенных, заблудших комет.