Евгений Кискевич - Ноктюрн душе

Хладны утесы,
Радостны райские кущи
Мира, читанного в малости…
Кто же глухие вопросы
Бросить посмеет
Взнесенному хладною мудростью
Над Одиноким и жалостью?
Чьи не ослепнут
Разум, очи и уши?
Властвует сон!
Тайна бесстыдней и глуше…

Finale

Три Солнца, три Солнца, три Солнца
Рекой обтекают утесы,
Три Неба, три Света, три Змия
Главу над Короной возносят:
Стать навсегда,
Властной стопою прийти!
Блещет Звезда!
Храмы кадят на пути!
В славе безумной прийти!
Свет и Комета
Грозным венцом инфернальным
Тайну рожденья венчают.
Близится жизнь!
Время течет изначально.
Вопль!
Дух!
Змий!

Покой и мир душе скорбящей,
Покой и тишина.
Полночью тишиной звонящей
Земля окружена,
И близится к порогу Спящей
Безмолвная волна.

Не надо полночью глубокой
Тревожить черный ум
Ни злом, ни ревностью стоокой,
Ни роем мелких дум,
Пока не брызнет краснощекий
Дневной, весенний шум.

Когда внятнее вздох и малость,
И, лишний, свет потух,
Когда уходят гнев и жалость,
Деревенеет слух —
Тогда высокая усталость
Охватывает дух.

Взмывает в проблеск черно-синий
Холодная волна,
И влажно держит на вершине,
Чтоб опустить — без дна,
Где в темном иле, в древней тине,
Жемчужина ясна.

С зарей не слышен вопль отчаянья,
Петух заре поет,
Медлительней воспоминанья
Немилосердный лёт,
И сладок терпкий яд познанья,
Как пчел язвящих мед.

Сокровище мое в саду поддонном,
Куда ничей не проникает взгляд.
От солнца, человека и наяд
Чудовище хранит его бессонно.

И к логовищу тьмы, мечтой плененный,
Из мира солнца обращаю взгляд,
Но холода его мертвящий ад
Меня страшит. И отхожу, смятенный.

Преодолеть! И в глубь ледяных вод
Послать Ее, послушную Психею,
Да в темной битве смертью смерть убьет.

И жду Ее с добычею моею…
Но шелестит подслушанное Ею:
«Не возродится, аще не умрет».

Когда огонь кипит в груди,
И в час, когда погас,
Минуты скорби и любви
Освобождают нас.
Как хорошо гулять в саду,
И чувствовать: Один!
Я ни к кому не подойду,
Я — молодой блондин.
Другому тоже не понять —
Ни брат, ни враг, ни друг:
Я мыслью собственной, как в сеть,
Включен в безмолвный круг.
Пишу и ем, люблю и сплю,
Когда-то мог летать,
Но захлестнувшую петлю
Ни оборвать, ни снять.
Богат, как Крез, богат, как Красс,
Ва-банк веду игру,
Но с голоду который раз
Вот-вот, вот-вот умру.
Свобода тоже мне дана.
Вот выйду на балкон,
И вижу чрез стекло окна:
Там, за столом я — он.
Не он, а я — сухой блондин
С упрямым кадыком!
Но он один, и я один.
Скорей, скорее в дом!
Вот это — он. Вот это — я.
Он ввысь, я впереди —
За рубежами бытия,
Но здесь не подходи.
Когда огонь кипит в груди,
И в час, когда погас,
Минуты скорби и любви
Освобождают нас.

Здесь говорят о ненасущном хлебе.
Кто взять его готов,
Тот извлечет несправедливый жребий
Зверей, людей, богов.
Как зверь, он будет света сторониться,
И бегать от костров, как от чумы.
Но, тигр, змея, иль птица,
Он счастлив среди тьмы.
Не скажет он: Я недоволен, Боже —
Не равен я Тебе.
И мысль его клыков не потревожит —
Он завершен в себе.

Как человек, он станет беспощаден
К себе и к божеству,
Он будет расточителен и жаден,
Сопричаститель естеству.
Любовью загорится своевольной,
Но, на пороге снов,
Вдруг позавидует, нежданно и невольно,
Простой любви скотов.
Захочет бегать непроглядной ночью,
Обнюхать каждый куст,
И подстеречь врага, и растерзать на клочья,
Узнать и ненависть, и месть воочью,
И пряной крови вкус.

Но божество, он будет вездесущим,
И всюду, и нигде,
Играющим, ликующим, поющим
В кукушкином гнезде.
И отмечая шаг тысячелетья,
Пресытясь торжеством,
Захочет он, совсем по-человечьи,
Соприкоснуться с веществом.
И бременем пресытясь воли яркой,
Припомнив власть вещей,
Он позавидует изменчивой, но жаркой
Простой любви людей…

Здесь говорят о ненасущном хлебе…
Кто взять его готов,
Тот извлечет несправедливый жребий
Зверей, людей, богов.