А зима неминуемо близится.
Оторвав календарный листок,
Ты глядишь, как котенок оближется
И залезет на теплый платок:
Оренбургский, а может, воронежский, —
Атрибут настоящей зимы.
Непослушные спицы уронишь ты
И гадаешь, не едем ли мы?
Молодыми кленовыми розгами
Хлещет душу совместный портрет:
«Как же быть, что же делать мне, Господи,
Чтоб не слышать, как кашляет дед!?»
И достав из-под шкапа Евангелие,
Ты читаешь, ловя между строк:
«Мы заштопаем старые валенки,
Мы не пустим ее на порог!»…
Пять минут, и состав мой отправится.
Застилает пурга горизонт.
Ты меня, озорная красавица,
Провожаешь, как будто на фронт.
Полустанок с названием «Станция».
Не последний, даст бог, разговор.
Что стряслось бы со мною, останься я,
Отложив суматоху и вздор?
«Два белых корабля в тумане млечном…»
Два белых корабля в тумане млечном
Себе тихонько плыли, как могли.
Они мешали думать мне о вечном
И закрывали горизонт Земли.
Два белых корабля, еще реальных,
И потому без горести большой
Они меня как будто потеряли
В стране безвестной, доброй, но чужой.
Гудели трубы, трапы поднимались.
Из-за спины глядели сотни глаз.
И мне казалось, что не мы прощались,
А те, кто видел, но не выдал нас.
К ним отрицая всякую причастность,
Я от причала убежал на мыс.
Я час смятенья принимал за счастье
И часть сомнений принимал за мысль.
Проходят направления осей
Сквозь карты необъятных географий.
Но лица просветленные друзей
Глядят из Интернета с фотографий.
Заглянешь в приоткрытое окно —
Так много светлых окон в Интернете:
И счастья, и любви – полным-полно.
Нет горя, нет страданья на планете.
И станет ясно: с другом не пройти
Ни часть пути, ни долю этой части,
Когда, земным законам вопреки,
В глаза твои посмотрит он с участьем.
И так непонимающе звенит
Звонок его второго телефона,
Что первый, не колеблясь, упразднит
Все правила и знаки светофора.
Ты выбежишь, земной смущая шар,
Наперерез машинам и трамваям,
Которые увозят и спешат
Навстречу бесконечным расставаньям.
Отдайте мне своих усталых,
бедных и страждущих,
отдайте мне угнетенных, мечтающих о свободе,
пошлите ко мне всех лишенных родины,
всех потерпевших крушение.
Эмма Лазарус, надпись на Статуе Свободы
Я потому не выглядел жестоким,
Что не порвал у шхуны паруса.
Я покидаю город Токио
И направляюсь в небеса,
В которых солнце не померкнет
И не закатится совсем.
А море ждет меня в Америке,
В одной прибрежной полосе.
С утра гудят паромы с баржами,
Атлантику преодолев.
«Я не из бедных, я из страждущих!» —
Кричу я клеркам, обнаглев.
«Не пустят!» – волны зароптали.
«Не пустят!» – вторил им причал.
Но Эллис Айленд
Не знал подробности, детали
И промолчал.
Я потому не выглядел растерянным,
Когда двух вывели на плес,
При мне раздели и проверили
И утопили в море слез,
Что, несмотря на бутафорию,
Себя я вижу на земле,
Где из Нью-Йорка в Калифорнию
Скачу в залатанном седле,
Где по дороге поезд медленный
Давно ограбил и сбежал.
То гильотинами, то петлями
Азарт резвился. И визжал.
Вот так, мой бдительный дневальный!
Готовь еще один настил!
Но Эллис Айленд
Не оценил мой дух скандальный
И пропустил.
В этом море есть остров, хранящий сокровища.
В этом солнце есть пятна, которых нам не сосчитать.
И, наверное, в жизни нам важен лишь плотник и кровельщик,
Чтобы строить плоты и сгоревшие крыши латать.
Я ни тот ни другой, и, наверное, нет бесполезнее.
Но плыву я по морю и солнце прикрою рукой.
Все, что я отыскал, – это длинное тонкое лезвие,
Чтобы резать и резать наш сон и покой.
От сегодня до завтра – отель и гостиница.
От вчера до сегодня – общага, отель.
Я пират, я прожженный, законченный Стивенсон,
Несмотря на прогноз: минус тридцать, метель.
Я гляжу на листву – ни метели, ни минуса.
И девчонка из бара поет на чужом языке.
Я невинен, как прежде. Нет, я теперь innocent.
Я достигну нирваны, а попросту, буду в тоске.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу