Array Антология - В начале всех миров

Ты рос послушным. Играл, улыбался старшим.
Ты знать не знал ни драконов, ни старых башен.
Только беда: уродился сынком монаршим.
А значит, ноги в стремя. Спасай. Скачи.

И наплевать бы с высокой на ту девицу,
Пусть она дальше в каморке своей томится.
Надо же было – родиться наследным принцем!
…в кузне уже натачивают мечи.

Что не сидится спокойно вам, бабы-бабы!
К башням таким дорога – одни ухабы.
Лучше по-русски, жила бы в обличье жабы
И по ночам готовила калачи.

Ты вырос крупным, на радость себе и старшим.
Ты знать не знал ни принцесс, ни каких-то башен..
И что от тебя надо этой дурынде страшной?
Пальцем грозит: – Ты обязан! Хватай, тащи!

И наплевать бы, да крыльями отмахнуться.
Пусть себе братья и сестры потом смеются!
Что ж так насела… Кричит. И глаза, как блюдца.
И ты сдаешься: – Только не верещи.

Ты ищешь башню, сидишь и сидишь на стреме.
Вот угораздил попасться дурной кулеме!
Лежал бы себе в пещере в блаженной дреме…
А не считал бы от скуки ее прыщи.

Рыцарь с драконом сойдутся в финальной схватке,
Да на принцесс ни один, ни другой не падки.
Как их любить? Лишь претензии и припадки,
Чуть что не так – «еду к маме!». Ищи-свищи.

Плюнут. Обнимутся. Станут болтать о вечном.
Дружба любого делает человечным.
Что до принцессы – найдет дурака на печке,
Чтобы всю жизнь варить для него борщи.

Когда тебе только двадцать с лишним,
ты видишь многое наперед.
В окне танцует ветвями вишня
и зацветает который год.
Гремит обыденным звукорядом
рабочий гомон и гул машин.

Я рядом, Рикки. Я буду рядом,
когда родится твой первый сын.

В стенах участка, почти как дома —
давно не слабенький новичок,
И тяжелит кобура знакомо бедро,
блестит на свету значок.
Горчащий кофе в любимой кружке,
давящий вес утомленных век.

Любой злодей у тебя на мушке, пока ты все еще человек.

Вот, сыну восемь и спеет вишня.
А ты теперь окружной шериф.
Тебе – всего только тридцать с лишним.
Все так же молод и черногрив.
И осень пламенным листопадом
ссыпает сказочные деньки.

Я рядом, Рикки. Я буду рядом, не отпуская твоей руки.

Для новых грамот давно нет места,
на полках кипы раскрытых дел.
Ты из такого крутого теста —
умен и честен. И очень смел.
Жена, целуя тебя, смеется, прижав ладони
к твоей груди.

И каждый день для вас светит солнце,
пока ты знаешь, что впереди.

Цветет все так же упрямо вишня.
И раздражает седая прядь.
Тебе – каких-то там сорок с лишним.
Второму сыну сегодня пять.
Ты сросся с буднями и укладом. Любой бы
сросся за столько лет.

Я рядом, Рикки. Я буду рядом. Тебе остался один куплет.

А дальше – старость, смешные внуки,
зеленый вязаный свитер, трость.
Гремят на полную мощность звуки.
В ладонях вызревших вишен гроздь.
И старший сын, приходя с работы, значок снимает и кобуру.

Текут обратно часы и ноты. Все разрешится уже к утру.

Когда тебе только двадцать, веришь:
тебя ждет многое впереди
И не закроет пути и двери шальная пуля в твоей груди.
Но знают старшие – все иначе.
Им молодых хоронить не раз.
И потому старый коп не плачет от надоевших
больничных фраз:

– На аппарате. Нет, это кома. Нет, не спасти и не оживить.

Танцует вишня, цветет у дома. Не защитили. Кого винить?
И, пониманием полны, взгляды сжигают
сердце и душу в ноль.

Я рядом, Рикки. Я буду рядом, когда закончится эта боль.

Сон приходит к Мари под утро, обнимает ее, лелеет,
На холодной земле Парижа обволакивает теплом.
В храме скоро начнется служба – неба край чуть заметно тлеет.
Спит Мари у резных ступеней, и ей снится далекий дом.
Спит Мари, и ей снятся горы. Снится старенькая кибитка,
Лошадь в яблоках, звуки песен, вечера у больших костров.
Солнце крыс загоняет в норы. Сена ловит лучи и гибко,
Извиваясь, бросает блики на копну смоляных вихров.
Сон заботлив, как брат, и молод. Укрывая волной покоя,
Смотрит ласково на ресницы и припухлость дрожащих век.
Отгоняет настырный голод, предлагает вино, жаркое…
Спит Мари. Ей, конечно, снится тот – единственный! – человек,
Что накормит, поймет, отмоет. Защитит от пустых скитаний.
Встретив нищенкой, замарашкой, не скривит в отвращеньи рот.
– По кому-то собака воет. – Город полон таких роптаний.
Перед дремлющей побирашкой к храму двигается народ.
Спит Мари у резных ступеней. И ей снятся отец и мама.
Снится табор, луга и травы, и привал на большой реке.
Но ее укрывают тени – силуэт одного жандарма.