Array Антология - За границами снов

«Ядрена мать! Это мой голос!» Именно столь вульгарным восклицанием она определила свои чувства за кулисами, за что не стоит судить ее строго: Жанна, хоть и была романтиком, но выросла при демократии. «Божественно, – повторял Л., пожимая руки певцам. – Или дьявольски. Мы покорим весь мир. Слушайте, что творится с публикой». Он уже окончательно простил Орасио маскарад со средневековым платьем. Он прощал уже все. В эти часы гримерша и хористки впервые спокойно поворачивались к нему спиной – Л. даже забросил шлепки.

Сцена в монастыре действительно привела слушателей почти в неистовство. Женский хор, следующий далее, выступил на две минуты позже намеченного. Л. написал эту часть в стиле школы «строгого письма», во главу угла поставив благозвучие. Мастерство исполнения подчеркнуло именно это достоинство, со времен Палестрины не возносился к небу столь отлаженный хор ангелиц, казалось, именно сейчас вокалистки прониклись христианством. «Divinita. Или дьявольщина. Вы все великолепны, – говорил Л. князьям земному и преисподнему. – Здесь мало кто способен оценить подобное». «Да, мало, – меланхолично ответствовал Орасио. – Мерзкий город». Маркин и Иванчук слегка улыбнулись, вспомнив причину неприятия этого города темпераментным испанцем. Кстати сказать, Шиншинов в свете происходившего взирал на Орасио почтительней прежнего, и можно было подумать, что еще немного, и Ангел уступит демоническому напору; впрочем, этого никто не подумал. Да и сам Орасио в тот знаменательный день не располагал к подобным мыслям, недаром позже все вспоминали, что своим видом и поведением выделялся он среди коллег так же, как его исторический костюм на фоне концертных фраков. Только Жанна не вспоминала ничего, а буде могла, то сказала бы, что Орасио выглядел и держался так, будто опера написана и это здание выстроено специально для него.

Л. написал либретто согласно версии А. Марченко, по которой глава поэмы со спасением Тамары Ангелом написана Лермонтовым вынужденно, из-за цензуры, и она отсутствовала в сочинении Л. Тамара осталась в царстве Демона, благостный хэппи-энд ортодоксального христианства отсутствует. Л. – а согласно ему и сам поэт – видел finalita morale именно в этом. В качестве эпилога мужской и женский хоры комментировали произошедшее, подобно хорам Эллады. Но лучшим комментарием был рукоплескный гром, несшийся из залы при выходе всех участников во главе с Л. по окончании оперы. Композитор кланялся, передавал цветы, и, благодушествуя, уже за занавесом, даже ответил на звонок с незнакомого номера, чего обычно не делал. Незнакомец сообщил, что Орасио Скарлатти сегодня днем устроил бузу в баре, домогаясь какого-то юношу, ранен ножом и только сейчас пришел в себя, но ему еще трудно говорить. Ошеломленный Л. оборотился к артистам, но Орасио не увидел, да и будь он сейчас здесь, его бы не приметил никто, потому что кричала Любовь Иванчук, указуя окружающим на Жанну Каднову, распростертую на полу со струйкой крови изо рта. Труппа окружила труп, и странное дело: на секунду певцы застыли вкруг него недвижно, можно было подумать, что они, как на сцене, продолжат излагать происходящее пением. Но этого не произошло – лишь тело Жанны, сей кусок мяса, было отныне во власти земных вокалистов, а дальнейшую судьбу княжны может изложить разве что хор внеземной, и мы прервем свое повествованье.

Отец семнадцатилетней Яаны Тамаренко (окрещенной в честь испанского дедушки Яана), намаявшись в Константинополе, решился ехать в Аргентину, ибо пришел к выводу, что совдепия падет не скоро. Он сказал об этом за завтраком, вяло шевеля усами. Она же объявила невпопад, что видела у Никанора Платоновича молодого офицера, он элегантен, но холоден, коренаст, но несколько женственен манерами, постоянно зевал, но его манеры выдавали истинного петербуржца. Он пропал неожиданно; никто не знает, кто он и кем приглашен, даже хозяева. И она бросила взгляд в окно, если не страстный, то, по меньшей мере, с оттенком страсти в посиневших глазах, изобличавший в ней испанское начало. Отец многозначительно оглянул ее, крякнул, надел потрепанную в рядах Врангеля фуражку и вышел.

Незнакомец вновь встретился через день, невдали от храма святой Софии, арестованного четырьмя минаретами. Брюнет стоял на углу, в гражданском платье, ковыряя под рыжими усами зубочисткой [9]. Миновав его, она оступилась и могла бы упасть, но незнакомец поддержал ее под локоть, нежданно вырастя рядом. Поблагодарив по-русски и французски, она удалилась несколько поспешно, смущенная спокойным и тяжелым взглядом черных глаз. Обернулась через квартал и, сладко испуганная сопровождением черножалого взора, поспешила дальше.