Array Антология - За границами снов

Никто и не приметил за всеобщим ликованием, как толстяк-дракон вернулся в реку. А здоровье принцессы с того дня и впрямь пошло на поправку. Излечил ее мудрый дракон.

Только люди никак не могли позабыть те чарующие звуки. Без устали отлавливали они речных животных и, зарезав, натягивали животы на деревянные остовы. То-то были барабаны! То-то счастье было людям! И не стало вскорости белых драконов.

Правда, это уже не сказка. Это жизнь.

Участники этой истории живы, но их показания только путают дело. Героиня же дело особое – она-то дела не путает, но и не дает показаний.

В газетах можно было прочесть следующее: «К радости искушенных меломанов нашего города, ожидается постановка оперы-оратории «Демон» (по Лермонтову) яркого композитора современности Л., в концертном исполнении. Труппа артистов, собранная самим Л., гастролирует по столицам постсоветских республик, и Б. оказался четвертым в этом списке. Необычность нового (после Рубинштейна и Фитингофа-Шеля) «Демона» в том, что это опера а’капелла, возможно, единственная в своем роде. Термин a cappella означает пение без музыкального сопровождения. В оперном жанре это очень необычно. Столь своеобразный жанр, как и многообещающая Жанна Каднова (партия Тамары), несомненно, найдут у нас своих поклонников». В другой заметке читалось: «Стоит добавить, что Орасио Скарлатти (партия Демона) – прямой потомок двух итальянских музыкальных классиков: Алессандро Скарлатти и его сына Доменико, обосновавшегося в Испании».

Между тем московская труппа была не столь дружным творческим коллективом, как это описывалось самим Л. в интервью и местными журналистами. Прежде всего, Дмитрий Маркин (партия князя Гудала) заявил Жанне и Л., что всегда умел сработаться с любой певицей и славится этой способностью не меньше, чем своим голосом (и даже больше, ехидно думали иные собеседники), но теперь столкнулся со столь капризной особой, что не сможет сработаться уже ни с кем и никогда. Гримерша Любовь Иванчук и две хористки сказали Сергею Шиншинову (партия Ангела) и еще сорока четырем знакомым, что творческого человека, конечно, можно понять, но пусть Л. сперва напишет шестьдесят опер А. Скарлатти, а потом уже шлепает мягкие места, а покамест обойдется своим. Ангел же сообщил Жанне и Орасио Скарлатти, что хотя терпение у него ангельское, но он мужчина и не позволит даже Демону в себя что-либо вставить (так и сказал). Словом, группу терзали раздоры.

Впрочем, все – даже мужественный Ангел – сходились в том, что лучшего Демона, чем Орасио, подыскать очень трудно. Сатанинскими были у него и профиль, и разлет бровей, и рост, а главное – его бас, почти профундо, воистину демонической глубины. Как сказал бы Пристли, у этого человека в прошлом было прекрасное будущее. Еще о нем говорили, перефразируя известную поговорку: «на детях пращуров природа отдыхает». Родился он в Ленинграде, испанцем был только на четверть, испанское имя было родительским капризом. Сгубило же его то, что в Союзе к мужеловству относились куда хуже нынешнего. Между тем Орасио уже тогда вполне оправдывал прозвище «либераст», данное народом постсоветским либералам. Правда, роль он играл активную и, скажем так, плодил юных либерастов, в результате чего два года отсидел. Сейчас ему было лет сорок. Наконец, был он человеком несерьезным, склонным к розыгрышам – порой весьма неуместным – во всех творческих коллективах, в кои его заносила судьба. Вот и теперь он уже пару раз запаздывал на репетиции, рыская по новому для него восточному городу в поисках предмета любви, а также портя отношения с ангельским Шиншиновым. Пока Л. с Жанной и Ангелом ехали за город, в дом-музей Лермонтова, и рассматривали средневековые замки и зороастрийский храм, а князь Гудал с любовью (и Любовью) обходил местные рестораны, поглощая княжеские порции хаша, довги и пахлавы, Орасио алашил по злачным местам, приглядываясь к местным парням. «Мерзкий город, – супил он брови адского полета. – Все одеты в черное, каждый второй небрит». Жанна сокрушалась, что самая романтичная партия досталась самому вульгарному представителю труппы, а Л. шутил, что Орасио готов отдать пятьсот пятьдесят пять сонат своего предка, Д. Скарлатти, за такое же количество смазливых юнцов.

Опера ставилась – как уже говорилось, в концертном исполнении, без декораций – в здании кирхи, в высокой готической зале с органом. Занавес скрывал импровизированную сцену. Представление начиналось в семь, и в половине седьмого двор кирхи заполнила публика человек в сто, уже втекавшая в залу и не подозревавшая о панике, царившей за кулисами. Панику вызвало отсутствие Орасио – домашний и мобильный телефоны молчали, общие знакомые также пребывали в неведении. Под готическим сводом кипели страсти, достойные Средневековья. Маркин, уже вошедший в роль князя, говорил, что зарежет извращенца, и сверкание белых (напудренных) бровей на покрасневшем лице заставляло верить в это. Иванчук наскоро гримировала трясущегося Л., решившегося заменить содомита и потому спешно демонизируемого. Трясся же он как от бешенства, так и от непривычной роли певца. Жанна стояла у открытого окна и думала, что жизнь ее к тридцати годам грозит обернуться такой же пародией на планируемое, какой обернулся Орасио на лермонтовского героя и своих предков, и не выгоднее ли карьера в провинции, по принципу «лучше быть королевой ада, чем фрейлиной в раю». В эту же секунду она услышала удивленные возгласы и поспешила на них.