Array Антология - За границами снов

– Не знаю, я там не был.

– А хотел бы?

– Может быть.

Это был тот случай, когда полицейские, сидя в патрульной машине, одновременно думали о том, что, скорее всего, они никогда не побывают в славном городе Кракове.

Образование высшее (искусствовед) и среднее специальное (художник). Бывший преподаватель истории живописи в Академии художеств, в 2001–009 гг.

Победитель международного конкурса фантастики «Злата Кан» (София) 2009 г. Денежная премия от русского посольства за «изысканное литературное хулиганство» 2013 г. Член редакции электронного журнала «Новая литература».

© Лачин, 2017

Из рецензий на творчество:

Он занимается ритмической прозой, о чем говорит и сам («Количество слогов и расстановка ударений в моих рассказах строго подсчитаны и изменению не подлежат. Построение предложений и формы окончаний слов могут не соответствовать нормативному языку. Это говорит не о незнании мной русского языка, а о соблюдении нужных мне ритма и размера»), и – что важнее, конечно – его рассказы.

Разобраться бы, что такое эта ритмическая проза. А не всякая ли проза – ритмическая (если это вообще проза, а не заметка грибников в стенгазете)? И, с другой стороны, если вспомнить Андрея Белого с его «Моя проза – совсем не проза; она – поэма в стихах (анапест); она напечатана прозой лишь для экономии места; я – поэт, а не беллетрист», то так и хочется сказать: нашел, чем хвастать. В том смысле, что, заяви художник, что я, мол, не живописец, я танцор, оттого и картины мои надо прыгая и выделывая па разглядывать, – и что бы мы сказали? Нашел чем!..

Но у Лачина до этого не доходит. Он беллетрист. Точнее, он и беллетрист, в хорошем смысле. Его ритмическая проза (строго ритмическая! – предупреждает автор) помнит такую простую вещь: рассказ – это рассказ, рассказ, миф, если хотите. Ему, в отличие от стихотворения, недостаточно быть «лингвистическим событием», он с событием– с событием внутри, сюжетом. И этот сюжет должен затягивать, должен иметь некую силу, с самого начала, иначе это начало не потащит дальше, не поведет до конца, – да просто читать не станешь, вот и все. Вот Лачин пишет: «Десятилетний Исаак поступил неглупо:…», – и надо ведь узнать, в чем же неглупо. Пишет: «Меня не трогает, когда плачут и жалуются на потерю близкого человека, сидя в кругу друзей и родных, и вокруг утешают их, сочувствуют. Меня не трогает – я им завидую. Со мной было страшней…», и надо же узнать, что же страшней было.

Вот в этом Лачин беллетрист. Он читаем, он читается. Его слушаешь, потому что он рассказывает (вот в этом своем ритмическом режиме, но рассказывает, спрашивает, заинтересованно, заинтересовывая). Это ценно. Не знаю, как вам, но для меня современная проза по большей части просто нечитаема… Может быть, люди говорят что-то хорошее, что-то важное – я не знаю, я просто не в состоянии прочесть, нуууудно-то как. А Лачин – находка. Первое условие – условие читаемости – он выполняет. Пирог должен быть съедобен, книга – читаема. И уж потом можно спорить о вкусах…

Елена Зайцева

Литературно-художественный журнал «Новая Литература», 08.2005

Принцессе Яте было восемь лет. И всегда-то была она капризна, а захворав, стала несносней прежнего. Смех и веселье ускорят выздоровление девочки, твердили лекари. Закатил король празднества, созвал музыкантов, жонглеров, акробатов и фокусников, и даже полосатые обезьяны с острова Буй, явившись на дворцовую площадь, исполнили танец с бананами – ничего не помогало. Ята только нюхала ромашки и брезгливо морщилась: «Фуй!».

Тогда со дна великой реки Тил поднялся толстый белый дракон. Редко белые драконы выходили на сушу, и дивился народ. Он важно протопал на площадь, пыхтя и отдуваясь, не глядя на зевак, и – бух! – плюхнулся толстым задом на землю прямо против трона принцессы – а она собиралась смотреть очередное представление. «Безобразие!» – возопили кругом. А Ята закрылась букетом ромашек и сказала испуганно: «Ай!». Но дракон не смутился. Он завалился на спину, выставив круглый толстенный живот, задрал хвост с расплющенным концом и забил по животу: бум! бум!

Это было просто чудо. Никому еще не доводилось слышать столь глубокого и мелодичного звука. Он пьянил, веселил, но только умиротворенным, покойным весельем. Люди пускались в пляс, не смущаясь даже присутствия королевских особ. Но король не гневался: он и сам с трудом оставался на месте, только легонько подпрыгивал и хлопал себя по животу – наверное, пытался извлечь те же звуки. А принцесса выронила цветы, захлопала в ладошки и как завопит, суча ножками: «А-тя-аа! Бум-бум!»