Якуб Колас - Стихотворения и поэмы

Чуть затуманенные мглою,
Пред ним поплыли чередою
Томящей, неизбывно длинной
Воспоминанья и картины.
И все, что было пережито,
Вставало, словно сон забытый.
Глухая, смертная тоска,
Как тьмы незримая рука,
Его пригнула, придушила,
И стало горько все, немило.
Одно горело в нем стремленье —
Упасть пред кем-то на колени
И в чьих-то благостных объятьях
Спастись от страшного проклятья.
Из жизни вспомнил он былой
Свой детский страх перед грозой.
О, как та ночь была страшна,
Навеки памятна она!
Проснулся — стекла дребезжат,
За ними молнии горят
Огнем слепящим, синеватым,
И вербы старые у хаты
Стенают под дождем и гнутся
И во все стороны мятутся.
А буря злая ветви крутит,
Ерошит с воем, баламутит
И рвет их острыми зубами.
А гром тяжелыми клубами
Как будто землю разбивает,
И стонет хатка их, рыдает,
Трясется, словно хворостина.
А он, малец, как лист осины,
Дрожит от страху, плачет, жмется.
«Засни, мой мальчик! Гром уймется.
Не бойся, милый! Ты со мною!»
И мать горячею рукою
Его за шею обнимает;
И к матери он приникает,
И гром уж больше не пугает.
Он спрятан, не страшна напасть.
Ну, а к кому теперь припасть?
Кого просить? Кому молиться?
От смерти как оборониться?…
А может, это так, пустое?
Тревоги никакой не стоит?
Ведь он в груди не чует боли.
В конце концов, все в божьей воле!
И в нем надежда снова тлеет,
Отводит страх и сердце греет,
Как солнце землю после бури.
Уж так у всех людей в натуре.
Да лихо это цепким было,
Оно с Михалом не шутило!
Сперва Михал перемогался,
Болезни злой не поддавался,
Потом лечиться начал сам,
Доверясь сельским знахарям,
Пил зелья разные и травы,
Но все ж здоровья не поправил.
Зимою к доктору Михала
Возили раза два в морозы,
А злая хворь свои занозы
Все глубже в тело запускала:
Ничто ему не помогало.

Лежит он, сумрачный и смутный,
Глаза бесцветны стали, мутны,
И в глубину души глядят.
Печален и суров их взгляд.
И мучит горькое сознанье,
Что ты от жизни отрешен,
И, может, уж приговорен,
И близок с нею час прощанья.

Житье ж тащилось, как всегда:
В заботах, в тяготах труда,
То медленнее, то быстрей
Тропой пробитою своей.
С порядком этим вечным в ногу
Все в доме шли одной дорогой,
И только он под крышей хаты,
Как будто льдинами зажатый,
Один влачит часы свои,
Уж выбитый из колеи.
И то, что ранее, бывало,
Его так сильно волновало,
Теперь душе его недужной
Казалось мелким и ненужным.
Над ним стоит судьба немая,
Своих завес не поднимая.
Но есть ли что-нибудь другое
За этой темнотой немою?
Михалу жутко и тоскливо,
И сердце в нем стучит пугливо.
Ох, страшно смертное томленье!
Что ждет его? Могила, тленье!
Он хочет жить… Прочь, мрак и тьма!
Там тяжело, там ночь сама…
И он погибнет в той пустыне?
О, нет же, нет! Кровь в жилах стынет!
Как жизнь летуча, скоротечна!
Он разве жил?… О вечность, вечность!
Кто обоймет тебя, измерит?
Кто даст ответ? Кому поверить?
Волною потрясен угрюмой,
Михал не хочет дальше думать.
«Ну, что ты, мать? А ты б присела», —
Жене он говорит несмело
И ждет сочувствия, надежды.
«Дай руку, милая. Ну, где ж ты?»
И у нее в душе тоска.
Да, песня жизни коротка!
И как не вовремя стихает!
Но Ганна боль перемогает,
А в горле слезы комом, льются,
И давят, жгут, на волю рвутся!
«Помру я, Ганна!.. Ой, как жарко!..
До дна свою я выпил чарку!..»
И удивляется Михал:
Не то сказал он, что желал,
Совсем не то… Ну, что ж, пускай!..
«Ты эти думы отгоняй!
Немало люди ведь болели,
Болели годы, не недели,
И сколько случаев таких!
А смерть не уносила их».

Михал с усмешкою кривою
Качает тихо головою,
Устало, тяжело вздыхает,
И вновь душа его блуждает
Вдали от жизни, а глаза
Туманит горькая слеза.

Антоний шумно входит в хату
И, сев на лавку возле брата,
Смеется, шутит разудало,
Чтоб как-нибудь развлечь Михала,
Надежду добрую подать
И думы мрачные прогнать.
«Ну как, Михась? Ты, брат, бодрись!
Не падай духом, не клонись!
А день какой! Эх, день хороший!
Пройтись теперь бы по пороше!»
«Пойти — пойду, да не вернусь!
Пойду туда же, где Петрусь,
В Теребежи — под крест сосновый…»
«Ох и чудак ты, право слово!
Так и пошел! Ну, нет, брат, дудки!
Ты брось, Михась, такие шутки!
Еще походим мы с сохою,
Еще и над своей землею
Ты попотеешь, и немало —
По картам бабка так гадала.
Нет, нет! Пожить придется нам!»
Антоний говорит, а сам
Душою никнет, холодеет,—
Знать, вправду худо! Смертью веет:
Пред нею не захлопнешь дверь!
И дело странное: теперь
Любой пустяк, как ни был мал,
Особый смысл приобретал:
То куры в хате задурят,
Кудахчут целый час подряд.
Одна ж из них, взмахнув крылом,
Вдруг кукарекнет петухом
С каким-то бесовским задором;
То где-то в чаще леса ворон
Закаркает зловеще, глухо,
А то в трубе завоет вьюга,
Затянет жалобно, пугливо,
Иль закугукает тоскливо
По вечерам сова ночная,
В кустах ольховых пролетая,
Застонет так, что сердце ноет.
А то собака вдруг завоет.
Все это — вести издалека,
На правду страшную намеки,
Все это неспроста бывает —
Все смерть-старуху закликает.
А ночь придет!.. Эх, ночь-темница,
Каких ты ужасов криница!
Глядит в окно и сердце гложет
Без отступа… Ой, милый боже!..
В объятьях стужи ледяных
Трепещет тонкий серп луны,
На стеклах белит он полотна,
Такой печальный и холодный.