Array Антология - Книга осенних голосов

Мой путь лежит вокруг пустующей аллеи.
Аллея – хоспис, где агонию продляют.
Деревья не спасут, гиганты умирают.
Стволы – одна кора, почти без древесины
(сильнее дунь, сломаются посередине),
как мачты, взнесены, вершины рядом с Богом,
у плеч – культи, подобных в банях было много —
после Войны.

Заботливой рукой опиленные кроны
едва-едва видны, сединам тонким сро́дны.
Бессмертия мираж оставил сей приют.
Надолго ли они меня переживут,
пусть разной Наверху отмерено нам мерой?..
Уходят навсегда сообщники видений,
свидетели веков, стихов, прикосновений,
наперсники мои, шептавшие: – Уверуй…

Пора сажать иных, кто вырастет, кто сменит.
Бог даст, еще придет – в их сени новый Гений.
А для кого-то пусть мелькнут в тумане Тени.

Люблю разливы звуков вышних, но букв печатный шаг милей —
он говорит нам о неслышном, и мир рисуется ясней.

Декабрь беснуется белее, длиннее ночь, подлей обман,
свет перед ливнем холоднее, рассветный призрачней туман.
Синее в гроздьях дремлют лозы, свирепей рык, суровей гром,
и незаслуженнее грозы, и удивительней фантом.
Желанней ранняя пороша, и лживей поздняя межа,
и унизительнее ноша лишь ради жалкого гроша.
И идеальней поклоненье, намного ближе пот и соль,
и сладострастнее томленье, и сострадательнее боль.

В живой строке и страх, и нега, величье, низменность миров,
сбегают с полок, сходят с неба – движеньем рук, веленьем снов.
Стремится сущее все – в слово и отдает себя на суд,
чтоб ведством лакомым и новым вернуться в попранную суть.

На четверть вымерзла луна,
Жива одной мечтой о лете.
Все звезды свод ночной изгнал,
Остались две на целом свете.

Сочится свет с ночных столбов,
С луною спорит освещенье.
Их общий труд вести готов
Двух пьяненьких перемещенье.

Застыло все, окоченев.
Все то, что движется, смоталось.
Лишь те – за кружевом дерев,
Бредут, обнявшись и шатаясь.

Сошли из тени кружевной.
Светила вспыхнули не скупо.
Бог мой! Любовь передо мной.
Нерасторжимо смерзлись губы.

Исчезли… нет… след не простыл.
Не должно стих закончить прозой.
Фонарь. Опять в соитии рты.
Две одинокие звезды
Еще не съедены морозом.

В гипюровом плену снежинкой закружиться.
В неравенстве зеркал себя воображать.
В Дунаева из «А» нечаянно влюбиться.
Рефлексий накопить наивную тетрадь.

Мучительно искать – пройти – не обернуться;
предчувствия внутри лелеять и томить,
в преддверии застыть… и не суметь очнуться;
и новых возомнить нелепых пантомим.

В «разбойные года» терпеть, ожесточаться
(в безмолвии церквей – бесплодные мольбы),
понять: особенного счастья не дождаться,
и поздно исправлять превратности судьбы.

В груди звенит броня, но не хрустит короста,
и жесткий огонек за радужкой живет,
и наплевать, что день пристрастного погоста,
как терпеливый лис, за поворотом ждет.

Теплый вечер. Тишь на дамбе.
Ты пришла волненьем давним,
На плече моем читая
Строфы нежные Тукая.
Растревожила признаньем:
– Не бывала я в Казани.

Я один брожу по дамбе.
День неспешно опадает.
Луковки соборов праздных
Без крестов простерлись странно,
Как обрубленные длани, —
Над безбожною Казанью.

Зажжена закатом дамба.
Рдеет вогнутою рампой,
Отражаясь в Волге ярко.
Моя милая татарка,
Утонуть хочу в обмане…
Нет, не встретимся в Казани.

В муаровых зрачках – безумно рядом —
Искрящийся беснуется ручей.
Нас турман [4]тешит аэрообрядом,
Ныряя в облаках из голубей.

Тепло ладонь к щеке моей приникла,
Скользит несмело к медленным губам.
Вдоль тропки россыпь листьев земляники
К босым, похоже, ластится ногам.

Исполнен полдень белой благодати.
Нам по семнадцать, ты сказала: «Да»…
Душа – в зените, средь пернатой знати,
А на уроках – только иногда.

Завтра начнутся спектакли Весны.
Новые в город войдут бутафоры.
Белый мой сад снова будет цветным.
Дерзость зимы позабудется скоро.