Array Антология - Книга осенних голосов

О чем говорит мне март, идущий за високосным?

Говорит, не сходить с ума, не задавать вопросов, говорит,
ступай себе мирно своей дорогой, чужого добра не
трогай, притворись юродивым, вырядись идиотом —
так никто не узнает, чей ты, не спросит, кто ты, вот снег
идет и деревья под ним цветут, не оставайся тут.

Говорит, никто не верит и не жалеет, деревья идут по
снегу, весна болеет, птицы вернулись, ищут теперь
спасенья, кругом одно прощеное воскресенье, говорит,
прости, а лучше уже прощай, не привыкай к вещам.

Говорит, какой в этом смысл, какое дело? У тебя есть душа,
она состоит из тела, уноси их отсюда, пока они не сгорели,
прячь их в любви, в тепле, в голубом апреле, дай им покоя,
божественной благодати, хватит, родная, хватит.

О чем говорит мне март, идущий за февралем? Вот солнце
встает, трава пробивает лед, вот снег идет и падает на
траву и лежит на ней, а с неба его зовут – возвращайся
в горние выси, в небесный тыл.

О чем говоришь мне ты?

Ты помнишь меня на горе над заливом, чернеющим
где-то внизу? Расколотый надвое танкер небесный
теряет тягучую нефть, и всполохи делают это
священным, земле предвещая грозу, и кажется,
нежность наполнена гневом, и нежностью высушен
гнев. Ты помнишь меня – над стихией, над морем,
над сотнями прошлых имен – твоим маяком,
моряком, миротворцем, идущим с огнем и мечом,
крестить тебя словом, и быть твоим склоном, и
чувствовать тело твое, когда ты сливаешься с ночью
июльской отчаянно и горячо.

Теряющий счастье боится счастливых, хрипит от
полученных ран. Меня, заключенную в ребра бумаги,
ты учишь, что надо терпеть.

Тягучая нефть разлилась над заливом.
За мной не вернется гора.

Мне пусто, мне дьявольски пусто, мой ангел.

Скажи-ка мне, кто я теперь?

Что тебе нужно? Коня, полцарства, царскую дочку, ее
подруг? Ты по утрам говоришь мне: «Здравствуй» и
начинаешь свою игру. Звонкой свирелью, апрельской
трелью, ласковой песней в моем дворце… Добрый палач
рядом с плахой дремлет, пес с благодарностью лижет
цепь. Старый засов выпускает листья, ров наполняется
молоком. Голос твой ангельский, нрав твой лисий, песня,
зовущая далеко. Что же ты делаешь, как тревожишь?
Ветром врываешься в мой покой.
Чем моя стража сильней и строже, тем тебе легче дается
кон. Ты позовешь меня – вздрогнет замок, совы сорвутся
с высоких крыш. В пору бы волюшку дать слезам, но
я проиграю, мне нечем крыть. Я же с ума схожу, как с
престола – платье придерживая рукой. Лестницей льется
твоя истома, разве я выдержу бой с такой?

Что ты стоишь? Улыбнись народу, спой на прощанье,
седлай коня.

Я за тобой и в огонь, и в воду.

Так забирай, наконец, меня.

А старик бубнит: «Ты зачем живешь?», я сочувствую
старику. У меня есть ребенок, обрыв и рожь, я держу
его, как могу, мне нельзя уходить, мне нельзя не жить,
я прописана у черты. Но старик не видит его во ржи,
говорит: «Принеси воды». Я иду за водой и боюсь не
сметь, я сама себе нынче смерть, а вдали еще раздается
смех, и колосья звенят как медь. Неподвижно птица
моя летит, ветер листьями не скрипит. Я встречаю
женщину на пути, и она говорить мне: «Пить». В целом
мире у женщины ни души и от прошлого – ни следа.
Я безропотно ей отдаю кувшин и смотрю, как течет
вода. Опустел кувшин и разбит кувшин, и осколок
пустил росток. И к ростку народ кочевой бежит – «Вот
знамение и пророк, исцели нас, дай нам, храни от бед,
чудодействуй, пока стоим!..» А во ржи уже не заметен
след, а над полем восходит дым. И у женщины жажда
змеей в груди, и старик изможден и слаб. Кто решится
услышать и отпустить, если я их тогда спасла?