Наталья Галкина - Вечеринка - Книга стихов

Цветное дзен
лишится одного
из белых пятен:
не сегодня, завтра
медлительность
откроет
Стен Надольный.
И мы еще раз
поглядим на север,
на солнце незакатное,
на место,
где нет часов
и время
любит
льды.

Там, вдалеке, маячит замок Мнемо.
В нем загостился Мёбиус однажды
и превратил одну из лестниц в ленту.
А Мелюзина тут не пролетала,
кружилась разве над соседней рощей,
мерещилась то мотылькам, то совам.

Когда будут петь лютнист с зурначеем
у подъемного моста про стены Малапаги,
нарисуй их обоих замку Мнемо на память.
Вот и выйдет заставка к Часослову.

Под месяцем
предноволунным
бадейка временем полна
некалендарным;
у южного крыльца
безвременье горит
лиловостью осенней,
и розов
его дымок,
а на опушке сада
над обрывом
бессмертники
веселые
стоят.

Ах, за северной клумбой
мы откопали старую свалку,
и чего там только нет!
Детская лошадка
девятнадцатого века,
маленький конь блед,
два флакона без эликсира,
пять медных монет,
пожарная каска,
остов сачка,
подкова
из-под скачка.

Неотступно
стучать кольцом калитки:
отворите,
мы вымокли до нитки,
нас ливень застал,
нам ливень настал,
нами стал!

Чайка, сова, желна,
что за трио!
Но музыка
видна и слышна
con brio.
Чаща печальна,
качает кроной сосна,
сиротливо, спросонок, лунно.
Но музыка
слышна и видна
quasi una.
Полозом санным звенит
округа ничья,
облаком блещет.
На музыку
нам лепет ручья
горечь расплещет.

На Шестилавочной жила
во втором доме от угла
перед флигелем
унтер-офицера Яковлева,
дверь в стене,
десять ступеней вверх,
еще три ступеньки на восток,
потом еще шесть,
дома всегда кто-нибудь есть,
на звонке надпись по кругу
для мила друга:
«Прошу повернуть!»
Заводи будильник звонка,
слушай шаги издалека
и в освещении цвета Аи
на вопрос: «Кто там?» —
отвечай: «Свои!»

Тень горбуньи-пианистки,
старой феи;
на Басковом переулке
перед нею я робею.
Сказка Гофмана таится
в метрономе.
Синий снег летит и длится,
тихо в доме.
Ни числа, ни года; Хронос,
видно, грекам бог — и только.
Шитте, Шуман, Дварионас,
птичка-полька.

Поставь мне Вяльцевой пластинку,
старый клоун,
поправь на стенке натюрморт
в простом багете.
Лампу зажги
цветного стекла,
чтобы душа моя не спала.

У входа в музей граммофонов
станем пить чай.
Кто сказал «здравствуй», мой милый,
скажет «прощай».
Давай рукоятку покрутим,
пусть в раструбе время поет,
его волн прибой
высокой водой
ступени у ног зальет.
И тут же начнется осень,
и безвременник расцветет.

Все-то сходишь с дистанций, Констанций,
мытарь воздуха, сна имярек.
Скучно жить возле атомных станций,
на помойках чужих дискотек.
Что за доля тебе выпадает
выбирать Ойкумены края,
где действительность не совпадает
ни с одним из событий ея!

В небесах электрический сполох,
невесомая ткань на весу,
а на полюсе холода олух
лед сверлит, ковыряя в носу.
Оперилась юдоль, на пропеллер
в облака телеса подняла,
уводи коров, пастырь их Стеллер,
тает прорубь, не наша взяла.

Игрецов назывная порода
раскумарнлась, хлябь ощутив,
карнавальные Фрида и Фродо
в ореоле китайских шутих.
Пробирается некто ночами
(Фейерверк ли? Фрейшиц? Фейербах?),
страз в ноздре, капюшон за плечами,
мышь подмышкой и крыса в зубах.

Ах, Констанций, с ночного загула
возвращаться в свой час надлежит.
Но, на Пряжку попав из Стамбула,
переулок Джамбула лежит.
Спит Васильевский, снится Крестовский,
в звуковой волновой быстрине
невидимка поет Хворостовский
о почти позабытой стране.