Александр Галич - Стихотворения и поэмы

Говорят, что где-то есть острова,
Где неправда не бывает права,
Где не от лености и не от бедности
И нет и не было черты оседлости.
Вот какие я придумал острова.

Той лютой порой, (той неверной)
В тени разведенных мостов
Моталась она по Шпалерной,
Ходила она у «Крестов».

Ей в тягость… Да нет, ей не в тягость!
Привычно, как росчерк пера.
Вот если бы только не август,
Не чертова эта пора.

Когда-то, когда-то, когда-то
Такой же был август, когда
Над черной водою Кронштадта [57] Создается впечатление, что Галич в какой-то момент считал, будто Гумилев был расстрелян в Кронштадте. Исполнялась также другая редакция этой же строфы: Вот также, наверно, несносен Был давний тот август, когда У черных бернгардовских сосен
Стрельнула, как птица, беда.

И разве не в августе снова
В еще не отмеренный год
Осудят мычанием слово
И совесть отправят в расход.

Но это потом, а покуда
В которую ночь — над Невой,
Уже не надеясь на чудо,
А только бы знать, что живой!

И в сумерки вписана четко
Такая, как после, в строфу,
Седая девчоночья челка,
Прилипшая к мокрому лбу.

Ай сени мои, сени,
Кленовы ворота,
На кой тебе спасение —
Ты та или не та.

Без счета и без края
Пойдут пылить года.
Такая — не такая,
А прежняя беда.

Коротенькая челка
Колечками на лбу.
Ступай, гуляй девчонка,
Пытай свою судьбу.

А ночь опять бессветна,
Разведены мосты.
Я знал, что ты бессмертна,
Что и другая — ты…

И все еще случится,
И снова, как теперь,
Невзгода постучится
В незапертую дверь.

И будет ночь, и челка,
И ветер, и мосты,
Ступай, гуляй, девчонка,
Ищи свои «Кресты».

И не устав ни капельки как будто,
Задумчива, тиха и весела,
Она придет, озябшая, под утро
И никому ни слова, где была.

Но с мокрых пальцев облизнет чернила
И скажет, притулившись в уголке:
«Прости, но мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике».

Все обличье чиновной дряни
Новомодного образца
Изрыгало потоки брани
Без начала и без конца.

Следят, следят из окон
За нею сотни глаз,
А ей плевать, что поздно,
Что комендантский час.

И застыли кривые рожи,
Разевая немые рты,
Словно путала из рогожи,
Петухи у слепой черты.

И этот марксистский подход к старине
Давно применяется в нашей стране.
Он нашей стране пригодился вполне,
И вашей стране пригодится вполне,
Поскольку вы сами в таком же… (лагере!)
Он вам пригодится вполне!

«Ах, только бы шаг — за черту рубежа /… /
Теперь я приду!..»

Сквозь время за черный провал рубежа
Из скуки оков
Я все-таки вырвусь, моя госпожа,
Вы только дождитесь меня, госпожа,
Вы только простите меня, госпожа,
Во веки веков.

Кто разводит безгласных рыбок,
Кто, забавник, свистит в свирельку,
А я поеду на птичий рынок
И куплю себе канарейку.
Все полста отвалю, не гривну,
Привезу ее, суку, на дом,
Обучу канарейку Гимну,
Благо, слов никаких не надо.
Соловей, соловей, пташечка,
Канареечка жалобно поет…

Канареечка, канарейка,
Птица малая, вроде мухи.
А кому судьба — карамелька,
А кому она — одни муки.
Не в Сарапуле и не в Жиздре,
Жил в Москве я — в столице мира.
А что видел я в этой жизни,
Окромя веревки да мыла?
Соловей, соловей, пташечка,
Канареечка жалобно поет…

Но сносил я полсотни тапок,
Был загубленным, был спасенным.
А мне, глупому, лучше б в табор, —
Лошадей воровать по селам.
Прохиндей, шарлатан, провидец,
Я б в веселый час под забором
Я б на головы всех правительств
Положил бы свой хуй с прибором.
Соловей, соловей, пташечка,
Канареечка жалобно свистит —
Союз нерушимый республик свободных.