Накорми-ка поданных, одень-ка!
Чтоб всегда (как в школе перемена),
К рождеству у каждого — индейка,
А уж выпить — это непременно…
Снова даль предо мной неоглядная,
Ширь степная и неба лазурь.
Не грусти ж ты, моя ненаглядная,
И бровей своих темных не хмурь!
Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет!
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!
В утро дымное, в сумерки ранние,
Под смешки и под пушечный «бах»,
Уходили мы в бой и в изгнание
С этим маршем на пыльных губах.
Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет!
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!
Не грустите ж о нас, наши милые,
Там, далеко, в родимом краю!
Мы всё те же домашние, мирные,
Хоть шагаем в солдатском строю.
Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет!
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!
Будут зори сменяться закатами,
Будет солнце катиться в зенит.
Умирать нам, солдатам, — солдатами,
Воскресать нам — одетым в гранит!
Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет.
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И, значит, нам пора в поход!
167. А было недавно, а было давно…
А было недавно, а было давно,
А даже могло и не быть,
Как много, на счастье, нам помнить дано,
Как много, на счастье, — забыть!
В тот год окаянный, в той черной пыли,
Умытые морем кровей,
Они уходили не с горстью земли,
А с мудрою речью своей.
И в старый-престарый прабабкин ларец
Был каждый запрятать готов
Не ветошь давно отзвеневших колец,
А строчки любимых стихов.
А их увозили «пока» корабли,
А их волокли поезда,
И даже подумать они не могли,
Что это «пока» — навсегда.
И даже представить они не могли,
Что в майскую ночь наугад
Они, прогулявшись по рю Риволи,
Потом не свернут на Арбат.
И в дым <���нрзбр.> навстречу судьбе
И в <���нрзбр.> переулков ночных,
Где нежно лицо обжигают тебе
Лохмотья черемух ночных.
Ну ладно, и пусть — ни кола ни двора,
И это Париж, не Москва.
Ты в окна гляди, как глядят в зеркала,
И слушай шаги, как слова.
Я кланяюсь низко сумевшим сберечь,
Ронявшим легко, невзначай,
Простые слова расставаний и встреч:
«О, здравствуй, мой друг!» «О, прощай!»
Вы их сохранили, вы их сберегли,
Вы их пронесли сквозь года,
И снова уходят в туман корабли,
И плачут во тьме поезда.
И в наших вещах не звенит серебро,
И путь наш всё так же суров,
Но в сердце у нас благодать и добро,
И строчки любимых стихов.
Поклонимся ж низко парижской родне,
Немецкой, английской, нью-йоркской родне
И скажем: «Спасибо, друзья!
Вы русскую речь закалили в огне,
В таком нестерпимом и жарком огне,
Что жарче придумать нельзя!»
И нам ее вместе хранить и беречь,
Лелеять родные слова,
А там, где жива наша русская речь,
Там вечно Россия жива!
168. Облетают листья в ноябре…
Облетают листья в ноябре.
Треснет ветка, оборвется жила.
Но твержу, как прежде, на заре:
«Лунный луч — как соль на топоре…»
Эк меня навек приворожило!
Что земля сурова и проста,
Что теплы кровавые рогожи,
И о тайне чайного листа,
И о правде свежего холста
Я, быть может, догадался тоже.
Но когда проснешься на заре,
Вспомнится, и сразу нет покоя:
«Лунный луч — как соль на топоре…»
Это ж надо, Господи, такое!
2 мая 1976
Скажите, вам бывает страшно?
— Ты ищешь страх? — открой роман,
Читай: «От Эйфелевой башни
Бежит в испуге Мопассан…»
Она — проклятие Парижу,
Она — улыбка сатаны,
Париж — фиглярствующий рыжий,
Сосуд греха, дитя вины.
И к полю Марсову в восторге
Спешат кареты парижан.
Скорей откройте двери моргов!
Париж — на лезвии ножа!
Он славит Эйфеля как Бога,
Спасайтесь от его чудес,
От смертоносного и злого Нагромождения желез!
Не знаю — долго или скоро,
Но знаю — смертный день грядет:
Когда на согрешивший город
Всем телом башня упадет.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу