Илья Рейдерман: Из глубины. Избранные стихотворения

На негативе тьма – как будто свет.
И всё живое – негатив природы,
на тьму её подземную – ответ,
пробел, просвет, зияние свободы
Над чьей-нибудь могилою в слезах
стоишь и тупо повторяешь снова:
откуда он, бессмертный свет в глазах —
с небес или из трепета живого?
Как ни трудись – но не заделать брешь,
не защитит тебя и крепость быта.
Ведь может быть, пока ты спишь и ешь—
душа твоя бог весть чему открыта.
Ах, господи, – она тебя предаст,
или спасёт (зови как хочешь это).
Но, лишнее бросая, как балласт,
рванёшься в неразумной жажде света.

Выстреленный ввысь комочек плоти —
знаешь ли, зачем тебе лететь?
Неужели только в самолёте
можем мы за временем поспеть?
А ведь было: споря с временами,
дерзкий дух взлетал, как лёгкий пух,
и, витая в облаках над нами,
бередил пророчествами слух.
Да и мысль, воздушным коридором
уходя в грядущие века,
не нуждалась в помощи мотора,
ибо – вдохновенна, высока.
Нынче ни к чему высокий слог.
После нас в пространстве остаётся
только этот тающий дымок,
что с соседним облаком сольётся…

И знать не знаю, отчего спешу.
Предчувствие отмеренного срока?
Но я случайным воздухом дышу,
беспечно веря, что конец далёко.
Торопит что? Какой-то тайный страх
невысказанности. Молчанья бездна,
где всех ушедших бессловесный прах,
что жаждет формы, продолженья, места.
О, вылепить бы из земли молчащей,
из праха, глины тяжкие слова,
живым огнём обжечь сосуд звучащий,
земную плоть, в которой мысль жива.
Спешить, продолжить, сызнова начать
ту речь, что прервалась на полувздохе.
Такая жажда слова у эпохи,
что не имеем права не сказать.

Как много их, живущих рядом! Знаю
их лица, их походку, их напев,
но только сверху взглядом задеваю,
их тихой глубиной не овладев.
Я их читал, я видел их и слышал,
но и рукой касаясь, был далёк,
как гость, что лишь зашёл на огонёк,
и, душу не обременяя, вышел.
Так человек, что занят разговором,
съел яблоко – и вкус его забыл,
и пустота в руке – глядит с укором:
я – яблоком была! А ты – кем был?
Что яблоко… И я ведь, сам не свой,
быть видимым желаю, вопрошая!
Но исчезает жизнь моя большая,
входя во взгляд рассеянно-пустой…
Все вещи ждут, вниманьем дорожа,
молчат и ждут – чтобы стать моим уделом.
Чтобы увидел их не между делом,
весь – без остатка – им принадлежа.

Дело вовсе не в том, не в том,
что шепчу пересохшим ртом…
Может, в ритме, в паузе дело?
Слышишь, бабочка пролетела!
На пороге яви и сна
машет крыльями тишина.
Не моя она, не твоя —
эта капелька бытия.
Может быть, первородный грех
отделил навсегда от всех
малых сих, бесконечно милых,
бессловесных, трепетнокрылых?
Дело вовсе не в том, не в том,
что шепчу пересохшим ртом.
Что ей, бабочке, все слова?
Я неправ. А она – права.

Где ты, бабочка? Ведь была.
Чуть присела на край стола.
Только как этот миг ни дли —
мы на разных концах Земли.
Не зови ее – не поймет!
Все слова мои – недолет.
На пол падают, как горох,
зарифмованный выдох и вдох.
Окрыли меня, тишина…
Не пугай меня, пустота!
Бесконечна моя вина?
Неизбывна моя беда?

Идёт без отклонений, по прямой
жизнь (хоть куда милее ей – кривая),
смиренности своей не понимая,
и как-то ухитряясь быть живой.
Она вошла в такую колею —
не ведать перемен и потрясений,
а лишь глядеть, как в ясности осенней
всё обретёт законченность свою.
Быть может, там, где видел тесноту,
увидишь вдруг, как стало вольно свету.
И жёлтый лист кружится на лету.
И мысль твоя кружит, чтоб кануть в Лету.
Как ни была бы жизнь твоя мала —
но сверх забот в неё вместилось что-то:
хотя бы эта прямизна ствола,
хотя бы эта кривизна полёта.
Понятнее – особенно к концу, —
что не напрасен этот свод небесный,
и даже мысль о жизни бесполезной —
не бесполезна. Каждому к лицу.

Держится за воздух птица
и взирает свысока.
мне бы взглядом зацепиться
за деревья, облака.
Мне б в пространстве удержаться,
не спешить и не бежать.
Мне бы к дереву прижаться,
никуда не уезжать.
Но сильнее – жизни проза.
Я – автобусом влеком.
Намотает на колёса
все пейзажи за окном.
И покуда я в заботе
мыслям дам привычный ход,
целый мир, лишившись плоти,
беглым призраком мелькнёт.
Что там дальше, что там ближе,
где там радость, где беда?
…Этой ветки – не увижу,
не увижу никогда.
Прикоснуться – и проститься?
Подглядеть – и позабыть?
И глядит надменно птица,
презирая нашу прыть.