Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Дождь кончился, но не ушел еще.
Он – в сумраке над крышами и садом.
Он, близостью недавнею смущен,
еще неловко бродит где-то рядом.
Он к телеграфному столбу припал
всем облаком, без молний и без грома.
…Прощанья молчаливый ритуал.
Как мне все это самому знакомо.

Мне больно видеть это южный снег.
Какая жалость – он сейчас растает!
Зачем он в этом воздухе блуждает?
Зачем бесцельно коротает век?
Снег – для того, чтоб землю обновить,
чтобы внезапно – завтра наступило.
Припорошит всё то, что прежде было —
и заново, как в детстве, можно жить.
Но беспощадна юга благодать.
И на лице – как бы слезинок влага.
Ах, южный снег, к чему твоя отвага,
тебе страницей белою – не стать.
Лети с небес, хоть краток жизни миг.
Снег, будущее – на ладони таешь.
И всем, что есть в тебе, напоминаешь
о новизне, что скрыта в нас самих.

Я онемел. Так стань моим,
язык огня, язык заката!
Сгорим, а там туман и дым
как тени уплывут куда-то.
Но как хорош костёр земной!
Но как велик костёр небесный!
Как жарко говорит со мной
язык огня над темной бездной!
Бросаю в топку свой словарь.
Слова как бабочки сгорают.
…Гудит огонь и повторяет
обрывки их, как пономарь.

Пророки нынче устарели.
Что нам истлевших слов зола?
Нас на железной карусели
кружат насущные дела.
Но что-то высказаться хочет.
И человек, узнав судьбу,
хоть перед смертью, но пророчит,
и складка ярости на лбу.
Что не сбылось? Что не вместилось
в событий оголтелый бег?
Теперь он примет, словно милость,
последний дождь и первый снег.
О, мысль, пронзающая тело!
Но мёртв несбывшийся пророк,
кто знал лишь бессловесность дела,
и Слова высказать не мог.

И опять облетает листва,
будто падает с мира завеса.
Загляни в глубину естества
поднебесного голого леса.
Эти ветви корявы, стволы,
будто их обожгло, почернели.
Пламя дремлет внутри, в колыбели,
– тайный жар среди ветра и мглы.
Безответная жизнь – муравья
терпеливей, – а так бушевала,
щебетала, шумела, играла,
лепетала, сама не своя…
Небо – низко. Земля – под листвой.
И в просветах – простор обозначен.
Лес молчит, нежилой, но живой,
– будто за руку временем схвачен.
Что там между ветвей – между строк?
Чем пространство недвижное живо?
Лес молчит – онемевший пророк.
Жизнь – вот слово. Сказать бы – не лживо…

Круглится жизнь. Как будто бы отлита
надолго. Как ни поверни – кругла!
Вот циферблата круг – моя орбита,
свернешь с нее – и в миг сгоришь дотла.
Вот круг работ, и круг забот, и мыслей…
И жизнь идет под кругленький мотив.
Качнутся день и ночь на коромысле,
дугой тяжелой плечи обхватив.
Лишь зачерпнешь – и время вновь сомкнется.
Ах, не пролить бы, выпить всё до дна…
Жизнь как вода во глубине колодца,
круглится… Малость в ней отражена:
частица неба. Вечности клочок
в оправе предначертанного круга.
И для чего же тетивою лука
душа напряжена? Какой в ней прок?

Упряма прямота. Она – струна
натянутая. Но не в том ли чудо:
заденешь – и рождается волна,
улыбка, мысль, живой изгиб прелюда.
Как музыку бы – жизнь понять. Вся суть,
быть может, в том: не доверяй заботам,
отважься с колеи прямой свернуть.
Не истина ли там, за поворотом?
Спрямляют телеграфные столбы
и провода движенье мысли пленной.
Но знаю: кривизна моей судьбы —
изгиб волны, летящей во вселенной.
Упряма прямота. Но суть не в ней.
И судорогой нам тела ломает
живая боль рождений и смертей.
И страсть нас гнет и к небу поднимает.
Лишь оттяни струну усильем рук —
хоть суждено ей снова распрямиться,
но вылетит, освободится звук,
улыбка, мысль, души твоей частица…

Весной слышнее первозданный зов
пространств, что жаждут с нами породниться.
И, откликаясь, мы начнём с азов,
поймём стремленье ввысь ростка и птицы.
Мы кланялись, сутулились, грустили,
расчерчивали жизнь от сих до сих,
но всё не гасло, как звезда, усилье
понять ту высоту, что в нас самих.
Пугают нас небес пустые дали,
мы в быт зарылись, как в окоп, по грудь.
Что ж поднимает нас по вертикали,
как жар болезни поднимает ртуть?
Быть человеком – трудная задача.
Расти, самим собою становясь.
Но, может быть, живём мы, что-то знача,
когда сквозь нас земли и неба связь.