Александр Милитарёв - Охота за древом

Вон: агнцем по волчарне рыща,
звеньев опущенных кузнец,
поэтов царь, надменный нищий —
ведь доигрался, наконец.

Другой, запрятавшись беспечно
в природу, в переводы, в тень,
решил: мне жизнь — сестра навечно.
Что он скопил про черный день?

(Лишь самый младший был везучий —
бежал он, ободрав бока.
Но горше нет его созвучий,
и невский лед его строка.)

А в след колес, из-под турусов
влетев, поспел ли, как в кино,
с тураевской шпаргалкой Брюсов
сыграть в кровавом казино?

И сквозь слезу не зрит ли око:
сокрытой камерой заснят,
над неподвижным ликом Блока
болотный венчик бесенят?

А председатель угорелый,
дерзнувший оструктурить бред?
А симулянт безумья белый?
От всех остался красный след.

А долговязый возмутитель?
Все до плеча, всё по плечу:
я — новой жизни возвеститель!
я рифмы бритвою точу!

А визави его кудрявый,
любимец муз, хлыстов и баб,
и наше всё догнавший славой?
Как все, он оказался слаб.

Вот если б из-под пули выжил
последний рыцарь, дивный враль,
когда б потомком не унижен
да пожил — вот кого бы в рай!

Но формула неотменима:
направо — потеряешь честь,
налево — ум, а прямо — мимо
судьбы, к стихам, что ни прочесть,
ни переврать не будет шанса
у интернетова писца
(и нобелевского венца
в дурном изводе иностранца
не схлопотать, а до конца
рядиться в тельник голодранца).

Поэтому легко поэту —
шпарь, не заботясь о судьбе!
у ней засолены ответы.
Но надо стыд убить в себе.

Мы алчем ласки муз? Не верьте:
мы озабочены лишь тем,
чтоб снять табу еще до смерти
с запретных рифм, с заветных тем.

Я десять лет не понимая
тлел не горел
я был слепой а ты немая
и вот прозрел

я думал он с годами высох
в душе тот след
и рифм на адрес хмурых лысых
не пишут нет

глаза мне застил мутный фокус
былых грехов
но катаракту съела окись
твоих стихов

и вот пишу по паутине
из-за морей
и размышляю о причине
зачем еврей

спешу вернуться в край любимый
мной не тобой
с его шальной невыносимой
родной судьбой

зачем ныряю в этот морок
сплав без плота
где жизнь ни в грош покой не дорог
все маета

зачем готов чем ближе к точке
жить за тире
когда весь банк давно на бочке
опять в игре

согреть в горсти и бросить кости
на новый кон
и вновь спешить домой как в гости
допить флакон

я возвращаюсь возвращаюсь
delete печаль
экран тускнеет тьма прощаюсь.
К утру встречай.

Твоим стихам, написанным не рано,
пролившимся как солнце из тумана,
как кровь из вены,
твоим стихам, посеянным в молчаньи,
расцвеченным палитрой увяданья,
мазками тлена,
твоим стихам, бессильным как моленье,
как заговор от боли и забвенья,
я знаю цену.

Постмодернизм — дедок попсы.
Он схож с искусством без обмана
как онанизм через трусы
схож с ночью страсти в пик романа.

Коль смысл смешон, а жизнь — копейка
и под луной всяк акт — не нов,
сподручней руки греть с ремейка,
не вынимая из штанов.

Поэтике мешает этика,
а этике мешает жизнь.
Попробуй, поживи на свете-ка
и неподсудным окажись.

А здесь, где rusica-sovetica
в костер плеснет то кровь, то шизь,
как ни зверька, ни человечека
не оттолкнуть, хоть размозжись?

Как экзистню до экзистенции
поднять, презрев и стыд, и быт,
когда по лавкам дети спят?

Так:
в убывающей каденции,
когда заранее убит,
встать — и копье метнуть в распад.

От постмодернистской оттяжки
как бомж от кутюр далеки,
замшелы как наши замашки,
нечитаны наши стихи.