Александр Милитарёв - Охота за древом

Посмев избрать его дебют,
поверил я, что так бывает:
поэта строчки убивают.
Да эндшпиль оказался крут.

Себя любить — сизифов труд:
с годами ego убывает.
Когда дитя заболевает,
заботы лишнее сотрут.

Но выучен урок под старость:
когда одна любовь осталась
с надеждой, то бывает так,

что в мусорный спускаешь бак
и нобелевских премий малость,
и творческой судьбы пустяк.

Мы прорываемся с боями.
Цель — выйти без больших потерь.
Какою тактикой ни мерь,
она за дальними морями.

Стрельба стихает временами,
но этой тишине не верь:
мы на войне — здесь и теперь,
в крови и дырах наше знамя.

Наш командир хоть мал, да смел.
Он с честью побывать успел
в сражениях и передрягах,
достойных описанья в сагах.

Растянут слишком — от Москвы до Бронкса
фронт. Если с нами Бог, то мы прорвемся.

Навалилась мертвая усталость
вроде ни с того и ни с сего,
и одно желание осталось —
спать, не быть, не помнить ничего.

Это «я» во мне такая малость —
чтоб заверить кровное родство.
Застрелись, к себе тупая жалость,
дезертирской сборки естество.

То ли вправду Бог вдохнул в нас душу,
то ли кантовский императив
в нас вселился прихотью мутаций,

только я умру, но не нарушу,
заповедь, что в списке опустив,
ты отдельно дал мне: не сдаваться.

Четыре года — возраст самый
на все иметь особый взгляд:
Хороший тигр Шер-Хан, — упрямо
сын спорит. Я ворчу: он — гад.

Не знает сын такого слова,
и педагог я никакой,
но смысл поняв, кричит он снова:
Шакал Табаки — не плохой!

Ты что? — я возражаю слабо.
— Хорошая Баба-Яга!
— Ну да, куда там, прелесть баба:
и связь с народом, и нога.

Все-все хорошие, — твердит он, —
и волк, и Наг, и Бармалей!
Да ты, — я говорю, — пропитан
имморализмом, дуралей.

Усвоить, нам, большим, внимая,
мораль людскую должен он,
хотя в душе я понимаю
его божественный резон.

Но странно знать, что за страданье
судьба, усовестясь, дала
ребенку ангельское знанье:
боль в мире есть, но нету зла.

Одно леченье — не решенье:
ему сопутствует уход,
и тут без перевоплощенья
ты не продержишься и год.

Когда выходишь на прямую,
из кожи нужно выйти вон,
глушить истерику немую
и страхов похоронный звон,

принять условие задачи:
расход — ничто, а все — приход.
Не милосердья, не отдачи —
вниманья требует уход.

Все видеть, слышать ритм дыханья,
пять чувств включенными держать
и волчьей ямы привыканья
ночными стражами бежать,

смотреть, чтоб шрамы зарастали,
как пьет, в сухое ли одет
(уходом правит бог деталей,
ты — лишь старательный адепт),

следить, чтоб не сошла повязка,
чтоб ел, чтоб спал, чтоб не потел,
но скажется скорее сказка,
чем сотня сделается дел.

Чтоб отдохнули мозг и руки,
для сверхчувствительных натур
стихи сгодятся и науки
в пятиминутный перекур.

А с рук, готовящих лекарство,
лезть может кожа, как с ужа,
чтоб смыла прошлых жизней барство
преображенная душа.

…Когда же тьма уступит свету
и камень с сердца сможешь снять,
ты сыну промолчи про это.
Не надо слишком много знать.

Плоть от плоти, душа от души,
одичалой оливы отросток:
вот и нажил свои барыши,
свой процент скопидомства и роста.

Всё, что сверх — все труды и стихи,
разговоры, разъезды, романы —
суета, колебанье стихий
и ссыпание соли на раны.