Дмитрий Быков - Пятое действие

Когда бы я был Испания времен генерала Франко,
Я б вечно кивал на Сталина, и в этом была бы правда.
Уж если иметь диктатора, то лучше иметь такого –
Конечно, тоже усатого, а все-таки не дракона.
Знавала она могущество, знавала и гнет ислама,
Случалось ей даже рушиться, однако она не знала
Такой откровенной нечисти, как Гитлер и Муссолини,
Которые человечеству поболее насолили.
Испания испытание прошла в щадящем режиме –
И Франко был респектабельней, и те, кто ему служили.
Испания есть Испания, предтеча Нового света.
От смерти она избавлена, но вместо нее – вот это.
И вот он стоит в Испании, допустим, в семидесятом, –
Что проку было в изгнании, бесплодном и небогатом?
Зачем ему было мучиться от собственного занудства?
Там есть одно преимущество – что можно будет вернуться
К любимой земле окисленной, к прохладной полоске пенной,
Почувствовать жизнь бессмысленной, а Родину неизменной:
Испания есть Испания, на карте она, в груди ли,
Снаружи обычно пьяная, но трезвая в середине,
В закатном алом порезе ли, в просвете неба иного, –
Хорошая для поэзии, дурная для остального.
С ее красотами потными, любезными иностранцам, –
Где пахнет дерьмом, животными, ванилью и померанцем,
Испания есть Испания, недвижная, как эскадра,
Она состоит из калия, она состоит из камня,
Она ничему не учится – в анархии ли, в тюрьме хоть, –
И главное преимущество, что можно опять уехать.

Но будет и та Испания, где больше нет генерала,
Которая все исправила, а душу подрастеряла,
Причем не после диктатора, одрябшего и пустого,
А около сорок пятого, точнее, сорок шестого.
История есть история, все строже, все непреклонней,
Но если уж ты Испания, то лучше быть Каталоньей –
Ходячая патология! Невинная одалиска!
Когда б я был Каталония, я тоже бы отделился.

Новые рады заморским гостям,
Старые – только татарам.
Старые люди идут по костям,
Новые люди – по старым.

В стае соратников холодно мне,
В стаде противников – тесно…
Нету мне места на этой Земле.
Это и есть мое место.

Закрылось все, где я когда-то
Не счастлив, нет, но жив бывал:
Закрылся книжный возле МХАТа
И на Остоженке «Привал»,
Закрылись «Общая», «Столица»,
«Литва» в Москве, «Кристалл» в Крыму,
Чтоб ни во что не превратиться
И не достаться никому,
Закрылись «Сити», «Пилорама»,
Аптека, улица, страна.
Открылся глаз. Открылась рана.
Открылась бездна, звезд полна.

Выйдешь в ночь – заблудиться несложно,
Потому что на улице снежно,
Потому что за окнами вьюжно.
Я люблю тебя больше, чем можно,
Я люблю тебя больше, чем нежно,
Я люблю тебя больше, чем нужно.

Так люблю – и сгораю бездымно,
Без печали, без горького слова,
И надеюсь, что это взаимно,
Что само по себе и не ново.

Блажен, кто белой ночью после пьянки,
Гуляя со студенческой гурьбой,
На Крюковом, на Мойке, на Фонтанке
Хоть с кем-нибудь, – но лучше бы с тобой,
Целуется, пока зарею новой
Пылает ост, а старой тлеет вест
И дух сирени, белой и лиловой, –
О перехлест! – свирепствует окрест.

…Век при смерти, кончается эпоха,
Я вытеснен в жалчайшую из ниш.
Воистину – все хорошо, что плохо
Кончается. Иначе с чем сравнишь?

Вот вымрут все, кто помнит это,
И эту гадину, и ту,
Полночный сбор у Моссовета,
Зевак и танки на мосту,
И все советские маразмы,
И всю казарменную вонь,
И все имперские миазмы,
И всю языческую хтонь,
Вот вымрут все, кто помнит рабство,
Заразу общего родства,
Коммунистическое «раз-два»,
Белогвардейское «ать-два»,
Вот вымрут все, кто помнит Блока,
Бирона, Грозного-царя,
Тиранов древнего Востока,
Про древний Рим не говоря,
Вот вымрут все, кто помнят Бога,
Жар рук его и грозный смех,
Когда всего казалось много
И хватит, думалось, на всех,
Вот вымрут все, кто помнит Лота,
Волну потопа, корку льда,
Вот вымрут все, кто помнит что-то.
Вот вымрут все.
Но и тогда.