Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

Но я не знал,
что здесь,
пока я в нетях пребывал ,
произойдет негаданная встреча,
сама собой. Я этого не ждал.
Но жизнь идет,
всем выкладкам переча.

Художник молвил:
— Чмокни ручку Маше!
Ведь рад за нас?
Ну как находишь ты
таким согласьем блещущие наши
неодухотворенные черты?

— Давайте в «холодно» и «горячо»
играть? — сказала здешняя Мария.
Я видел загорелое плечо
и те же очи. Только не такие…
Она спросила:
— Есть у вас кольцо? —
Я поглядел тайком на безымянный.
Она сказала:
— Вы такой же странный,
и хорошо…

И я в лице — лицо,
во взгляде — взгляд
увидел на мгновенье.
И холодок под сердцем ощутил.
Прошло несовместимое виденье…
И я глаза смятенно опустил.

— Нет у меня кольца, —
сказал художник. —
Одна отрада —
славный мой треножник.
Пойдем, какие игры?
— Я хотела…
Я загадала!..
Если б я нашла…
Металась бабочка осиротело.
Гроза в полнеба ширилась и шла.

Я жил в каморке чистой,
как в чертоге,
за словом
как за каменной стеной.
Но раздвоился путь на две дороги.
Мария, кто ты,
где ты,
что со мной?

По всем городским кварталам
Осенней мело листвой,
Листом золотистым, алым,
Пронизанным желтизной.
Под этим пестрящим танцем
Софийского ветерка Я шел —
и был иностранцем,
Не знающим языка.
О чем-то у продавщицы
Спросил по-болгарски я.
Задумалась продавщица.
Задумался с ней и я.
Но девушка в яркой блузке,
Стоявшая рядом с ней,
Сказала: «А вы по-русски.
Мы, может, поймем скорей».

И как-то намного проще
Почувствовал я себя.
На улице, словно в роще,
Кружилась листва, рябя.
И вдруг, как порой сквозь слезы,
Увидел я сквозь туман:
Осенние шли березы
По улице Цар Шишман.
Они чуть качались в дымке,
И легкие ветерки,
Как добрые невидимки,
Сметали к листкам листки.
Стволов этих белых глянец…
Проталинки черноты…
Какой, к чертям, иностранец
На этих улицах ты!

Стихали в груди удары.
Мне часом казался миг.
Простите меня, болгары.
Я выучу ваш язык.
Он твердый язык и нежный.
В нем близкая нам душа.
На вашей земле зарубежной
Не чувствуешь рубежа.
Я в ваши успел влюбиться
Каштаны и тополя.
Хорошая заграница,
Болгарская ты земля!

В прозрачной осенней Софии
Под золотом южной луны
За тысячу верст от России
Мне снятся московские сны.

Мне снятся минута отъезда,
Некстати оборванный спор,
И дом, и рабочее место,
И вниз уходящий простор.

И вот я во сне пререкаюсь,
И воздух ладонью крою,
И думаю, и просыпаюсь —
И комнаты не узнаю.

А в окнах — софийское утро,
Бульваров манящий разбег.
Ах, как это, в сущности, мудро
Какой-то сказал человек

О том, что отечество — это
Не только пространство земли.
Оно и дома и рассветы,
Что трудно оставить вдали.

Оно и родимая крыша,
И помыслы наших годин,
И все, чем живет оно, дышит,
Чем дышишь и ты, его сын.

Наверное, все мы такие —
Солдаты, певцы и сыны.
…Под небом осенней Софии
Я видел московские сны.

Мне это надолго запомнится,
Как в жаркое горное лето
Увидел я речку Тополницу
Прохладно-зеленого цвета.

Она торопилась, веселая,
По камушкам да по песочку,
Счастливая и невесомая,
Как чья-то любимая дочка.

Но в небе —
за трещиной трещина!
И речка,
краса Среднегорья,
На миг показалась мне женщиной,
Припомнившей давнее горе.

И чьи-то мне слезы почудились
И в волнах —
тела неживые.
И темными ордами сгрудились
Над ней облака грозовые.

На речонке Тополнице
Появились цыгане,
Загорелые, хриплые,
В разноцветных заплатах,
В подпоясанных чем-то
Непонятным халатах.
Пыль мели они
Черными босыми ногами.

Появились под вечер
И расположились
На речонке Тополнице
Прямо под тополями.
И уже через час
В городишке божились
Их старухи,
Что знают все,
что сбудется с нами.

Карт колоду показывали
Из-под латаных шалей,
Карт настолько промасленных,
Очевидно,
с годами,
Что картошку, пожалуй,
Можно было бы жарить
На семерке, на тройке
И на пиковой даме.