Юрий Баранов - А Китеж всё-таки всплывёт!

Снег съёжился, приговорённый,
Классически-прозрачные леса
Застлали горизонт лиловым дымом.
Два египтянина-грача (из перегнавших
Весну) покашливают, и на них в обтяжку
Трико из перьев цвета чернозёма.

Не заслоняющие солнца облака
Заметны лишь в припадке пессимизма,
Который, как известно, тесно связан
Со скверным знанием календаря.
Весна печальна острым предвкушеньем,
Но для чего заглядывать вперед?

У нас экран забит шпаной
Сверх неприличия
Одесской, всякой неродной —
До брайтон-бичия.

Нет смысла клички называть:
Сплошь псевдонимчики —
Лолитко-лепсовая рать
Да шуфутинчики.

«Русланова? А это что?
Старозаветное?»
Людмила Зыкина и то
Почти запретное.

Начальству будто невдомёк,
Что русским нравится,
Суёт киркорковый паёк —
Чай, не подавятся.

И всё ж бывает, что порой
Чуть легче дышится,
Хоть на минутку, а родной
Нам голос слышится.

И забываешь про блатняк
И чужебесие,
И сердцу делается так
Легко и весело.

Нет, русский мелос не умрёт
Средь хамства лютого:
Ирина Крутова поёт,
Ирина Крутова!

А с Ивановской Горки, куда я залазаю,
Взяв бутылку перцовки, спастись от московских забот,
Никогда я не видел ни краюшка Азии,
Но зато каждый раз, глянь, Венеция в дымке плывёт.
Ну, а сколько чудес тут с поминками-пьянками!
Хоронили поэта (кого – и припомню едва…)
Перебрав, я заснул меж могил на Ваганьково,
А проснулся на Сент-Женевьев-де-Буа.

Солнце выплывает из-за поля —
Чудо, чудо, чудо из чудес!
Снимет проявленья всякой боли,
Скуке и тоске пойдёт вразрез.

Скажут мне: «Повтор неинтересен.
Солнце ведь восходит каждый день.
Если ход события известен,
Это, извините, дребедень».

Нет, скажу, и жить тогда не стоит,
Если «только раз сады цветут».
Чудо: знают, что это такое,
Но его всегда с волненьем ждут.

Хорошо, что чудо повторимо
И восход всегда чарует нас.
Это словно с женщиной любимой —
Каждый раз – будто в первый раз.

Алёнушка с восьмого этажа,
Иван-Царевич из десантной части…
Ах, как она красива и свежа,
А он – орёл… Так дай же Бог им счастья!

Коварный Серый Волк, заморский бес,
Ползёт к России, клацая клыками —
Иван-Царевич спустится с небес
И в пасть врагу плеснёт святое пламя.

И пусть Алёнушку пока что достаёт
Кикимора, соседская змеюга,
Иван её, женившись, увезёт
К своим родителям, друзьям и их подругам.

Ещё с Кощеем он поговорит,
И тот останется полнейшим инвалидом,
А Змей-Горынычу такого посулит,
Что тот навеки пропадёт из виду.

Она уверена – Иван ко всем чертям
Разгонит расплодившуюся нечисть.
Ведь он силён, он честен, храбр и прям,
Под самый тяжкий груз подставит плечи.

Алёнушка, на всём твоём веку
Пусть ничего такого не случится,
Хоть ты коня удержишь на скаку,
Пожар погасишь, если загорится.

Не знать бы вам ни бомбы, ни ножа,
Ни ДТП, ни атомной напасти,
Алёнушка с восьмого этажа,
Иван-Царевич из гвардейской части.

Нет, не избушкой с картин третьяковочных
(Прадедов эти избушки жильё) —
Микрорайоны, безостановочно
Прущие в поле, – вот это моё.

В пятиэтажке скончались родители,
В тесной однушке, одной на двоих,
С самого детства – московские жители,
Тоже моей биографии штрих.

Мимо как еду – всё мама мне чудится,
Машет прощально с балкона рукой;
Жалко мне будет, коль план этот сбудется —
К чёрту хрущобы снести до одной.

Вот обошлось бы хоть с первой высоткою
(Звали её – «Небоскрёб средь полей»);
Встречался я там с черноокой красоткою —
Премьерною девушкой в жизни моей.