Юрий Баранов - А Китеж всё-таки всплывёт!

А как забудешь чары польской пани,
Балтийский ветер в кудрях золотых,
И белорусский лес, и синий снег, и сани,
И голубой платок, и белый стих.

Да, белый стих. Не только, впрочем, белый.
Но всё равно – такое волшебство!
Славянский стих соединит пределы
И выявит всё наше существо.

В мильонный раз докажет: не бывать нам,
Ни Западом, ни Югом не бывать,
И как бы ни ершились мы, но – братья
И друг от друга нам не убежать.

Полмира мы. Да где ещё видали
Такое солнце вы? Нигде такого нет.
И наши дали, дали, дали, дали —
От моря Бедствий до горы Побед.

Мне с самого начала повезло —
родился в Хомутове я, не в Хиросиме,
и в школу я ходил
в Стреконицах, а не в бандитском Бронксе.
И дальше мне, ей-богу, всё фартило.
Призвали в армию —
и я служил на Эльбе, в Костельце,
а не в Чечне.
А разве не везенье,
что не в Чернобыле детишки родились,
а во Влашиме?
И, слава Богу, не было меня в Нью-Орлеане,
когда свирепый ураган «Катрина»
всё там порушил,
а был я в мирном чешском Фриделанте…
Теперь вы поняли, надеюсь,
насколько я счастливый человек?

Какое счастье, что родился я в России,
Тем более, на Матушке-Москве,
И на чистейшем русском языке
Над колыбелькою слова произносили.

Заметьте – без каких-нибудь акцентов
(Потом так трудно вытравить акцент;
Страдает этим не один «интеллигент»,
Особенно из клана диссидентов.)

Какое счастье то, что бабушка читала
Всё больше Пушкина, и в голову мою
Она вливала чистую струю
И хармсами её не засоряла.

Мне повезло: я рос не на Канарских
Вечнозелёных скучных островах,
Во злате осени я рос, в снегах, в цветах —
У нас в России климат щедр по-царски.

А ведь могло бы выпасть мне родиться
Не в центре мира, а сам чёрт не знает где:
В Йокнопатофе, например, в Кабо-Верде,
В Стамбуле, в Эльдорадо или в Ницце.

Я б там не знал, что надо за обедом
Три раза стопочку груздочком закусить,
И за опятами на вырубку сходить,
А про пирог с черёмухой не ведал.

И я б, наверно, равнодушным оставался,
Когда при мне туристы вдруг заговорят
Про Патриаршие Пруды и Летний Сад,
И хором Пятницкого я б не восхищался…

Тогда и Блока я читал бы в переводах,
А уж Есенина совсем не смог понять:
Ведь листопада золотую благодать
Считал бы я простым «явлением природы»…

Во многом я б, наверно, заблуждался;
Подумать страшно, но могло ж быть так:
Будь я вьетнамцем, я бы ел собак,
Будь иудеем – я бы кошек не касался.

Но, слава, Богу, нет! Судьба меня хранила,
Крещён и венчан и прописан был в Москве,
И никогда зверьё не бил по голове:
Так нянечка, Есенина не знавшая, учила.

Ира, ты помнишь Старомонетный
В сорок девятом году?
В конце переулка дымилась Этна,
Порхали в снегах какаду,

Цфасман играл гениальней Шопена;
Вздымаясь под потолок,
Читал Маяковский проникновенно
И скромно помалкивал Блок.

За спорами «Лемешев или Козловский?»
С доброй улыбкой следил
Квартирный сосед Пётр Ильич Чайковский,
Он запросто к нам заходил.

Помню, однажды с тобой попрощался,
Пошёл через Каменный мост —
Случайно с Есениным там повстречался…
Ну кто говорит – склероз?!

Видится чётко, во всех деталях
Любимых лиц череда;
Вот скучные рожи куда-то пропали,
Как не было их никогда!

С былых времён мы звались московиты
(У нынешних соседей – москали),
Мы – с Волги, с Дона, с Северной Земли,
Мы, на пол-Азии разбросаны, размыты,
Но где б ни жили, всё равно мы – москали.

Американец есть, не «вашингтонец»,
Про англичан никто не говорит
«Эй, лондонцы», и словом «брюсселит»
Бельгийца никогда не назовёт японец,
Но каждый русский, всем известно, – московит.

Точней сказать – все, кто живёт в России,
Ведь московит – «всяк сущий в ней язык».
Проверил это бусурманский штык;
Пред нашей прочностью московской он бессилен,
Хоть разделять и властвовать привык.