Сергей Краснобород - Где-то рядом

между сейчас и здесь,
между Богом и мной.
Пятьдесят уже есть
этой жизни земной.

Им я послан сюда.
И мне отвечать ему
за то, что чужая беда
моей становится мукой.

За то, что себя казнил.
Что близких не уберег.
За то, что так мало сил…
И ещё меньше строк.

За то, что платил собой
за земное жильё…
За то, что со мной любовь…
Вот это и есть моё.

Культивируя бег в марафонском размеренном ритме,
удержать бы желание видеть по сторонам,
как туман на рассвете под солнечным натиском гибнет,
как задумчиво курит старик у раскрытого настежь окна.

Как упрямо студенты лелеют букеты амбиций.
Как не могут бандиты порвать с маргинальным мирком.
И какие бывают стеклянные взгляды и мёртвые лица
у как будто друзей, замышляющих что-то тайком.

И слова сберегать… И всё реже, всё реже
неумело фиксировать таинства «здесь и сейчас»,
культивируя бег в этом замкнутом жизнью манеже
с удивительной скоростью — несколько судеб за час.

В седой тоске измученные липы.
Весна припадками депрессии полна.
В оконных щелях — ветряные всхлипы.
Желание покоя и вина.

Уютный угол в неуютном доме.
Часы насилуют размеренность веков.
И слёзы парафина на ладони
свеча роняет искренне легко.

Кто жив ещё в подлунном этом мире?
Усталый путник, посиди со мной…
Но окна занавешены в квартире.
Лишь ветер… И ни звука за стеной.

Безмолвною травой в бескрайнем русском поле
взойти и умереть… Чтобы опять взойти.
Чтобы когда-нибудь понять, как не хватает воли
прервать перерождения пути.

Я здесь живуч и за себя в ответе…
И проклинаю слов магический сосуд.
В нём чутко спит всезнанья лёгкий ветер,
готовый вырваться сейчас и тут.

Упрямо постигать святую сущность мира…
И всё-таки травой рождённой умереть.
Слова являются из Божьего эфира
лишь на мгновение, чтобы искать их впредь.

Чудесных книг благое содержанье
молитвенным сложением стиха
я постигал в экстазе воздержанья
от суеты… И чуял: боль тиха

становится от магии касанья.
Бесследное приятье чистоты.
Всего лишь тексты жизнеописанья,
где образы загадочно просты.

Меня приветил ангел томноокий,
прилежный попечитель мудрецов…
И на бумаге проявлялись строки,
стремясь покоя описать лицо.

Я вечные стихи читаю верным взглядом.
Тоска затеребит лукаво кровь.
Мне много нужно и немного надо —
покой и воля, вера и любовь.

Похмелье сбережёт печальный плеск июля.
Нечаянная блажь заставит утонуть
в нектаре терпких слов, чтоб в человечий улей
через цветочные поля изведать путь.

Я вышел на подмостки… Гул не затихал
внутри меня. Душа рвалась наружу.
Что мог сказать я им бесправием стиха?
Чем я утешить мог чужую душу?

Коль испытанье славой предстоит пройти,
дай силы, Господи, соблазн познать и этот.
Я утешение в стихах сумел найти,
и шёл с подмостков, не делясь секретом…

Бывают дни: я коротаю время,
как в лодке по течению плыву.
И шёпот тихий слушаю старенья,
пока делами занят наяву.

Я жду тогда всесилия прилива.
Я жду волны животворящих брызг.
И вспоминаю, как бывал счастливым.
И как пьянил меня безумный риск.

Настанет день: всё будет по-иному.
Я силы для него стараюсь поберечь…
Когда-нибудь окажемся мы дома,
где можно будет сбросить ношу с плеч…

У дома моего оправлены иконы
негромкою молвой незначащих вещей,
чтобы случайный смысл в безвременье влекомый,
входил бесшумной святостью мощей

тех древних старцев, житие чьё было
служением или всего лишь сном.
И музыка вещей порой звучит уныло,
пренебрегая ночью за окном.

У дома моего расставлены печати
слепого пребывания волхвов,
чтоб оградить меня от пасмурных исчадий
жильцов иных — неверных — берегов.