Николай Асеев - Избранное

Наш путь стихотворца –
      не выдуман,
он стал только
    вдвое скорей:
мы щиплем теперь
     индивидуумов,
как раньше –
    щипали царей.

Хорошо
  гуляет вьюга за окном,
белый сумрак
    расстилает волокном.
Хорошо
  в Москве метелице гулять,
засыпать в снега
     дворы и флигеля.
Хорошо
  московской умнице
перелетывать
    по улице.
Чтоб не видно было
     выбоин да ям,
намела она
    сугробы по краям;
чтоб не слышно было
      поздних шагов,
навалила
   мерцанья снегов;
а над крышами
    кружится
серебристое кружевце.
Мы идем,
   воротники отвалив,
белою заметью
    виски подбелив.
Эка вьюга,
   неусыпница,
больно за уши
    щиплется.
Замела она
   дворы и следы, –
сразу стали мы
    стары и седы.
Будто прожили
    тысячу лет,
будто кончился
    нынешний свет.
Расступилась
    белых улиц тишина,
редко-редко
    желть окошка зажжена.
Отработала
    Москва свои часы,
завалилась:
    отозваться не проси.
Если нам
   переулком идти,
вряд ли встретится
     кто на пути,
только где-то
    у мерзлых ворот
над костром
    не замолк говорок:
под тулупною
    тяжестью
речь неслышная
     вяжется.
Стоп!
  Давай-ка посидим минутку
        с ним,
с этим поздним
    разговорщиком ночным.
Собеседник
   приветлив и сед,
будто создан
    для долгих бесед;
впрочем, может,
     в метель занесен,
разговором
   он гонит свой сон.
Только видно:
    он дед мозговой –
у него
  не пустой разговор.

Вагоновожатый
    вел вагон,
трудно
  вагоновожатому.
Скучно было
    в руке его
млеть
  рычагу зажатому.
Скучно мыкаться
     день-деньской,
путь свой
   меряя заново.
Шел вагон
   по Тверской-Ямской,
шел,
  гремел
    да позванивал.
Шел вагон себе
    так и сяк,
без озорства
    и паники.
Вдруг –
   откуда возьмись –
       такся
с резвой такой
    компанийкой.
Вагоновожатый
    глаз скосил,
глянул поверх
    и искосу,
смотрит, внутри его –
      магазин:
шубы –
   цены не высказать;
дамские юбки –
     вверх до колен, –
видно,
  что на душе ее;
словом сказать –
     буржуазный плен,
мелкое
  окружение.
Вагоновожатый –
     в бег вагон:
не уступать
   нэпачеству.
Пьяный шофер
    от него в угон, –
стоит ли
   с этим пачкаться!
Но у вожатого
    муть в глазах,
искр над дугой
    блистанье.
«Враз от меня
    отлетишь назад,
вмиг от меня
    отстанешь!»
Мчал вагон
    за заставу влёт.
Дамский скошен
     в испуге рот.
Мечет вожатый
    глазом:
шубы
  свалились наземь.
Как оно вышло –
     сказать не могу,
камни тут были,
    кажется…
Грянул вагон
    в такси на бегу
всей разогнанной
     тяжестью…
После судили его
     за азарт
и за убийство
    граждан…
Только случается,
     я бы сказал,
этакое
  не однажды.
Много из нас
    не умеют понять,
как и кого нам
    перегонять,
рвут
  от зажатой силы
жизни свои
   и жилы.

Хорошо
  метель шумит за окном,
белый сумрак
    метет волокном.
Хорошо
  старик ведет свой рассказ,
словно музыкой
    слух заласкав.
Как еще ни посидеть
      часочек с ним,
с этим выдуманным
     сторожем ночным,
что хранит
   Москвы дремучие часы,
что ледяшки
    надышал себе в усы,
что поник
   и хитро и востро
над стреляющим
     ракетой костром?!
Это ты сидишь,
    читатель,
      предо мной,
это ты
  снега качаешь пеленой.
Не метель
   закрывает города,
а твоих
  старинных правил
       борода
распушилась
    исконными
записными
   законами.
Чтобы в повести
     пришел к тебе
        герой,
чтобы снял он
    тяжесть
      с плеч твоих горой,
чтоб тебя растормошил,
       разволновал,
чтобы выдумал
     высокие слова,
чтобы
  этими словами
      охмелен,
захрапел бы ты
    меж вьюжных пелен.
Подожди,
   не смыкай же глазка –
он второй
   начинает рассказ…
Кто герой наш?
     Кто наш выдумщик?
Кто из низких дел
     нас выручит?