Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

Ты дай ему земной гарем, и вволю есть, и пьяно пить,
Забудет он поклоны бить и четки в угол зашвырнет.

И если бы ему внушить, что, мол, безбожье — эликсир,
Неверье с верою смешав, он в ересь новую впадет.

Эпоха с нами говорит, а мы как в рот воды набрали.
Грохочут пушки, гром гремит… Проснуться все же не пора ли?
Других несет аэроплан, они по небу мчат, как птахи,
а мы узрим: автомобиль! — и шасть в кусты в священном страхе.
Давным-давно, давным-давно моллы нам солнце заслонили,
и мы глядим на жизнь других сквозь полог тьмы и сырость гнили.

Ах, спишь ты, дядюшка молла, в краю грузин туманном.
Хоть раз пожаловал бы ты к почтенным мусульманам.
Ты б погулял у нас в Баку и гостем был желанным,
С гаджи [219] Стр. 488. Гаджи (или хаджи) — почетный титул, присваиваемый мусульманам, совершившим паломничество — «хадж», в священный храм Каабы в Мекке. сидел бы по ночам в беседе над Кораном.
  Ты бы узнал, что и у нас есть тоже душки, дядюшка,
  И что укромные места есть для пирушки, дядюшка.

Ты по бульвару бы гулял в передвечерний час,
Когда еще последний луч на небе не угас.
Узнал бы, сколько дивных жен и девушек у нас —
С челом Венер, с походкой пав, прекрасных без прикрас.
  Они красавицы у нас, они болтушки, дядюшка.
  Ты убедился б, что они такие душки, дядюшка!

Но ты решишь, что на бульвар выходит только сброд?
Здесь правоверные одни гуляют взад-вперед.
Они, как ты или как я, — солидный все народ,
Здесь и гаджи и мешади [220] Мешади — приставка, добавляемая к имени человека, совершившего паломничество в святые места. пошли в круговорот.
  Они святые все от пят и до макушки, дядюшка.
  И вера в господа для них — не безделушки, дядюшка.

У них в сто зерен четки есть, они творят намаз [221] Намаз — пятикратная ежедневная молитва у мусульман. ,
И молятся они весь день пред господом за нас.
Бог упаси, чтоб согрешить могли хотя бы раз,
Они на женщин и мужчин не поднимают глаз.
  А ежели про их грешки твердят старушки, дядюшка,
  Я б за подобные слушки не дал полушки, дядюшка.

Я их за то и не корю, что ходят на бульвар,
Не говорю, что ищут там они гнилой товар…
Но что там делают они, надев чужой наряд?
Да кто их знает! Ведь они про то не говорят.
  Они не вынут свой секрет из-под подушки, дядюшка…
  Я б мог сказать. Но верят мне одни пьянчужки, дядюшка.

Пусть грабят мой родной народ — что мне за дело?
Пусть он страдает от невзгод — что мне за дело?
Я сыт. Что мне за дело до других?
Я сыт. Мне просто наплевать на них!
Пусть пухнет с голоду весь мир — что мне за дело?

Тсс! Не шуми! Пусть люди спят. Я не желаю,
чтоб спящих подняли, глаза им раскрывая.
А если кто проснется, пусть мне бог
устроит так, чтоб я лишь не был плох.
Пусть грабят мой родной народ — что мне за дело?

Не говори о судьбах мира мне ни слова.
Да хлеба принеси, чтоб я покушал снова.
Зачем, зачем тревожить мне века,
ведь жизнь, я знаю, очень коротка!
Пусть грабят мой родной народ — что мне за дело?
Пусть он страдает от невзгод — что мне за дело?

Сыны отчизны пусть на дне клоаки
бродяжат в страшной нищете, как те собаки,
а вдовы носят пусть позор тряпья,
лишь был бы славен всюду только я!
Пусть грабят мой родной народ — что мне за дело?
Пусть он страдает от невзгод — что мне за дело?

Любой народ не может жить без интереса,
в своей стране шагает он путем прогресса.
Что ж, коль прогресс в дремоте вспомню я,
немедля совершу его, друзья!
Пусть грабят мой родной народ — что мне за дело?
Пусть он страдает от невзгод — что мне за дело?

Муж сказал: «Я раз в году вижу в зеркале себя
И рыдаю оттого, что уродлив я ужасно».
А жена: «Эх, ты, урод! Мне-то, мне-то каково!
Вижу каждый день тебя, — я воистину несчастна!»

Нет, я не стоек в убежденьях, мне честь и совесть не указ.
Я — тот арык, что каждодневно меняет русло сорок раз.
Зачем мне знать, где ложь, где правда? Я жить хочу и так и сяк,
То по гвоздю я ударяю, то по подкове бью подчас.