Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

Если бы проклятий гром над правдивым не гремел,
Разве истину таить был бы у него предлог?!

Призван я быть поэтом. Стих — честный голос мой.
Пишу о хорошей славе и о молве плохой.
День обвожу лазурью, ночь покрываю тьмой,
кривое кривым рисую, прямое — строкой прямой.

  Зачем же ты так таращишь, читатель, глаза, скажи?
  Иль в зеркале ты увидел себя целиком во лжи?

Едва только я печально раскрою свою тетрадь,
перо, как смычок послушный, придвину за рукоять,
едва побегут чернила по белой бумаге — глядь,
ты цап-царап мою руку! Язык норовишь связать!

  Странно! С дороги правды ведь я свернуть не спешу,
  о том, что воочью видел, и четверти не пишу.

И четверти не пишу я о том, что кричит: «Пиши!»,
а ты меня хлещешь бранью от всей своей злой души.
Суди о себе по чести, не подличай, не греши,
взгляни на свои поступки — чем они хороши?

  Пойми свои недостатки, не злобствуй, других кляня,
  и вместе с собою этим не огорчай меня.

Служители слова знают, каков твой живой портрет,
какою ты мерзкой жизнью живешь уже много лет.
Все знают писаки точно, но, ведая к правде след,
они и двадцатой доли про то не напишут, нет!

  Они ведь себя считают, к небу воздев персты,
  в тысячу раз превыше низменной суеты!

Как я даже четверть правды не пропускаю в стих,
так малой двадцатой доли ее не найдешь у них.
Вот если бы ты воскликнул: пиши, мол, чего затих! —
тогда б я тебя в натуре разделал без запятых.

  Увидев себя без грима, ты б вздрогнул, уверен я,
  и волосы встали б дыбом от ужаса у тебя!

Твой лунный лоб пленит меня, тревожа и маня,
джейраньи страстные глаза твои полны огня.

И, как колодцы в знойный день, две ямки на щеках,
и губы — мед, и тело — лен, и брови — тетива.

И шея блещет, как графин, и стан с чинарой схож,
и с плеч спадает ливень кос, как за змеей змея.

И, как пшеничное зерно, веснушка у виска…
Ха-ха! Ты чучела смешней, красавица моя!

Эй, не пора ли нам, отшельник, раздеться догола?
Откроем людям наши думы, и души, и тела.
Пусть люди наконец увидят всё, что нам жизнь дала,
Пусть наконец рассмотрят наши поступки и дела.
Пусть выдававший зло за благо узнает горький стыд,
И пусть прозреет, пусть проснется тот, кто годами спит.

Давай отвергнем пустословье и всякий прочий вздор,
Пусть нашу истинную сущность людской увидит взор,
Пусть явным станет все, что было сокрыто до сих пор,
Пусть громко торжествует совесть и обнажит позор,
Пусть выдававший зло за благо узнает горький стыд,
И пусть прозреет, пусть проснется тот, кто годами спит.

Что, если мы от лестных прозвищ себя освободим?
Что, если без личин предстанем перед судом людским?
Друзьям и недругам покажем, далеким и своим,
Свой облик, нрав, расскажем честно, чего сейчас хотим.
Пусть пристыдит виновных список обманов и обид,
И пусть прозреет, пусть проснется тот, кто годами спит.

Мы наши жизнеописанья поведаем сперва,
Всю правду пусть о нас расскажет вслед за главой глава,
Пусть люди сравнивают наши деянья и слова,
Пусть наши чаянья узнают, — что мы за существа.
Пусть выдававший зло за благо почует горький стыд,
И пусть прозреет, пусть проснется тот, кто годами спит.

Отшельник верит, что во сне при жизни рай он обретет,
Что он над бездной в райский сад, как тень крылатая, порхнет.

Едва уляжется, во сне — гылманы [217] Стр. 486. Гылман — ангел, херувим. , гурии [218] Гурия — райская дева, символ красоты. пред ним.
Проснется — вспоминает сон, молитва в голову нейдет.

По мненью этого балды, рай — что-то вроде Бухары,
Где на большом базаре он притон с гылманами найдет.

И в этом цель его молитв, и ведь уверен старый плут,
Что он молитвою своей людей и бога проведет.

Да если не во сне найдет, а наяву подобный рай,
Он мигом набожность свою продаст и глазом не моргнет.