Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

И в пятницу вдруг схлынула жара
И ливень хлынул, словно из ведра.
Вода все прибывала и росла,
Не стало глинобитного села.
Все, что мычало, блеяло, увлек
В круженье пены яростный поток.
И рассудил народ, познавший страх:
«Сколь бескорыстен благостный аллах.
Он, тысячу туманов [211] Стр. 476. Туман — денежная единица. увидав,
Перестарался, разум потеряв.
А может, просто лишнего хватил
И нашу всю окрестность затопил!»

Жил кадий [212] Кадий (кази) — духовный судья у мусульман. на свете, почтенный судья.
Однажды он книгу прочел Бытия.
И притча одна, повторенная вслух,
Смутила судьи незатейливый дух:
«Кто длиннобород, но мала голова,
Неумным того почитает молва».
Наш кадий подумал:
         «Беда велика,
О, срам, я имею черты дурака,
Два признака глупости! Праведный бог».
В ту ночь на мгновенье заснуть он не мог,
А утром, чуть в дверь ученик постучал,
О притче учитель ему рассказал.
Но тот возразил:
       «О достойный имам [213] Стр. 477. Имам — духовный сан. ,
Себя не печаль по таким пустякам.
Всевышнему слава, ты мудр и богат,
Коран изучил и блюдешь шариат [214] Шариат — свод законов, основанный на священной книге мусульман — Коране. .
Хоть внешность — я тоже наслышан о том —
Иные мужи сочетают с умом,
Но смысла я в этом не вижу ничуть!»

Наш кадий вновь книгу решил развернуть
И снова, ту притчу прочтя до конца,
В себе обнаружил приметы глупца:
«Меня утешал лизоблюд-ученик,
Затем что малец к подхалимству привык.
Но я изучил роковые листы
И должен избыть две позорных черты.
Мала голова, но обитель ума,
Ее увеличить поможет чалма».
Огромный сумел навертеть он тюрбан,
И стала башка, как большой барабан.
С одной без ущерба расправясь чертой,
Наш кадий покончить решил с бородой.
«Отныне я стану короткобород
И глупым никто меня впредь не сочтет!»
Презрения полон судья к бороде,
А ножниц, на грех, не сыскалось нигде.
Он сунулся к лампе зажженной тогда —
И пламенем рыжим взялась борода.
Рукою лицо заслонить он не смог,
Едва не ослепший, он брови обжег.
На красном и голом лице, посмотри,
Как крупные сливы, блестят волдыри.
А что с бородою?
       Сгорела дотла.
Так глупость судью до беды довела.

Меджнуна встретить путнику пришлось,
Печали пленник, он собаку нес.
И, ничего не видя впереди,
Он шел в слезах, прижавши пса к груди.

То лапы собачонке он лобзал,
То мокрый нос любовно целовал,
Так говоря:
     «Лохматый, верный друг,
Ты исцеляешь тайный мой недуг.
Да буду жертвой я собачьих ног —
Ты преступал возлюбленной порог.
Рабом очей горящих стать вели —
Ты созерцал достоинства Лейли.
Лай днем и ночью, пес, не умолкай,
Бальзам для сердца — твой свирепый лай.
Шерсть источает амбры аромат,
Клыки, как жемчуг, ласково блестят.
Семь отроков тебе я в жертву дам,
Такого пса в раю не знал Адам!»

Меджнуну путник молвил:
           «О, глупец,
Ты человек, создания венец,
Так унижаться перед псом — позор!»
Вздохнул Меджнун, слезами полня взор:
«Любить мне шелудивца надлежит,
Он двор Лейли надежно сторожит.
Счастливчик-пес, ему большая честь,
Он у порога милой может есть.
Беспечно спать, свернувшись колесом.
Зачем творец меня не сделал псом?
Различье наше лишь в одном, внемли,
Я псу служу, а пес слуга Лейли!»

Однажды Меджнуну невежда заметил:
«Вот ты осмеял всех влюбленных на свете,

Красавиц, что Лейли прекрасней бесспорно,
По-твоему, в сердце лелеять зазорно?

А так ли уж Лейли мила и прелестна?
Ведь есть и прелестней, мне точно известно!»

Меджнун не сдержал невеселого вздоха:
«Ты в деле любви, как я вижу, не дока!

Почтенный, на Лейли взглянуть ты попробуй
Моими глазами затем, чтоб до гроба

Ты помнил, как лик ее гордо сияет,
Какой он божественный свет излучает!

И ты, ослепленный божественным светом,
Узнаешь, что Лейли прекраснее нету!

Лишь к Лейли одной мое сердце стремится,
Она — среди роз богоравных — царица,

Я к ней устремляюсь — к земной, настоящей,
Святая любовь — мой напиток пьянящий!