Константин Бальмонт: Океания

У них красивые женщины, которые умеют любить, и которые умели биться рядом с мужьями и братьями. В стране, где растут папоротниковые деревья, и нет счета разновидностям этого ведовского растения, папороть, — в стране, где земля и доселе в творческих затеях строить новую почву, выбрасывает кипящие гейзеры, разбрасывает горячие прудки, крутит серный дым, расстилает голубые, и зеленые, и бледно-молочные озера, — в стране, где, идя по земле, как будто ступаешь по неверной кровле, по тонкой крыше адской пропасти, — в стране, где в пещерах Ваитомо сталактиты построили храмы и часовни, а над тихой подземной водой безгласно мерцают тысячи малых светляков, — в стране, где поют простые географические наименования — Роторуа, Тикитере, Мокойя, Ротомагана, — в такой стране живя — живут, и, зная верный звон мгновенья, любят в любви любовной любовью.

Но красота Маори, — подобно дикой красоте островов Фиджи, с их взметенными утесами, — подобно страшной, хотя чарующей, красоте Новой Гвинеи, где до сих пор еще, время от времени, человек приносит в жертву человека среди непознанных лесов и неисследованных гор, — эта красота есть красота суровая. Если подняться несколько выше, углубляясь в Тихий Океан, — немного вправо от Новой Зеландии, — вступаешь в иной, более светлый мир, всегда залитый Солнцем, во весь круглый год — горячий, голубой, изумрудный, золотистый мир лагунных морей и коралловых островов. Там вечная весна, и вечная нега. Тело не требует одежды, но скорее тяготится даже легким прикрытием. Природа не требует труда, бесконечной работы, как наша, а лишь такого применения человеческих сил, без какого человек не мог бы чувствовать себя в гармонии с вечно веселящейся, но и вечно творящей Природой. Хлебные деревья, бананы, кокосовые пальмы, это суть житницы, близ которых можно жить, любуясь жизнью, почти по-Евангельски не сеять и не жать. Срывать колосья чужих полей, не заботясь о завтрашнем дне. И неверный это образ — колос, если говорить об Островах Счастливых. Колос есть символ великого труда и жертвы. Символ голубого Тонга и золотого Самоа — высокая стройная пальма, чьи листья — как мощные крылья, чей плод — как нескромный намек на телесную любовь, чей стройный взнесенный ствол — как предельная над Океаном колонна, безгласно говорящая, что есть страны, где храмов не нужно, ибо все есть светлый успокоенный храм.

Из холодных морей Предполярных Областей подняться к Островам Счастливым, — в этом столько же внушающего чарования, сколько в переходе от снега и льда к нежной истоме весны. Корабль плывет по лазурной воде, в теплом ласкающем воздухе, и все ждут напряженно, что увидят что-то. Неизвестно что, но что- то особенное. Так ждешь сновиденья наяву. Так ждешь признанья в любви, которое уже есть, где-то тут, в воздухе, медлит сказаться в словах, но уже выявилось во внимательном обнимающем взгляде. Душа услажденно радуется теплому Морю, синей Моане. Но если ты раньше видел горы и моря, леса и водопады, пустыни и равнины, пирамиды и храмы, — если ты видел все, что есть красивого на Земле, — ты вздрогнешь от взгляда любимых глаз, и забудешь обо всем, — и ты, вздрогнув, застынешь в блаженном восхищении, когда ты увидишь в первый раз воздушное виденье атоллов, тонкую резьбу коралловых островов, обрамленных пальмами и возносящихся над нежно-изумрудной, зеленоватой, как луч Луны, воздушно-изумрудной, как сновиденье, непередаваемой в словах, водою лагунных морей. Моря в Море, озера в Океане, нежно-зеленый цвет в густо-голубом, продолговатая и круглая эмаль, утренний луг водного царства, голубой сон приснившийся кораллам, — потому что, хоть зеленый он, все же он и голубой, — этот цвет не может быть рассказан, и, как самая сладкая музыка есть музыка, услышанная нами во сне, так нет в мире ни одного цвета, который сравнился бы по нежности окраски с неземным изумрудом лагунных морей.

Кто создал эти чертоги красоты?