Константин Бальмонт - Океания

Когда человек, утомленный мышьей беготней ежедневной жизни, всей этой нерасторжимой паутиной отношений, дел, повторностей, сложностей, и возвращающимся сознанием, что смысл этих сложностей простая пустота, — когда он, обремененный ощущением своего бессилия перед этим гудящим приливом и отливом настойчивых малостей, захочет хоть минуты духовного забвения, он невольно зайдет в храм, и, верующий, или неверующий он, хоровое церковное пение и торжественные звуки органа искупают его душу в глубинах света и в голубой гармонии.

Малую птицу, замученную, носили вихри, и один из поворотов воздушного течения вбросил ее в родную стаю улетающих птиц, — и ей стало вольно, легко, — и вот летят они все, крылатые, быть может, со щебетом, быть может, с долгим струнным кличем, высоко над землею, на Юг, на Юг. От одной земли к другой земле, в надземном полете. От одной жизни, изношенной и застывшей, к другой жизни, снова свежей и полной творческого тепла. Над Океаном летят они, который, разъединяя отдельные земли своею голубой, зеленой, пенистой громадой, дает каждой земле отдельное существование и красоту единичного лика. Над всеокружным Океаном, который, создавая вознесенные земли, сам же затопляет их водой, и, построив красивую землю, точит, — точит, и источит ее. А в то же время, в пределах другого полушария, пользуясь подводными вулканами и строительною силой малых существ, создает он коралловые острова, и в воздушнозеленых лагунах коралловых морей отображает цвет сновидения, идеальность мечты, руководящей мировым творческим движением.

Лик Бога на земле, голубой образ Вечности, Океан освобождает приближающегося к нему человека, сильного делает более сильным, возбуждая в нем чувство борения, в утомленном пробуждает память довременной основы и наполняет свежей влагой иссохшие русла обедневшей души.

Приходит волна, умирает волна. На песчаном побережьи лишь белый веер пены, дугообразный след влажного стремления. Приходит прилив, и уходит прилив. Вода заливает пространства, где еще минуту тому назад ты проходил. Вода теснит, гонит, отодвигает. И этим самым движением она свергает с усталого тяжкие вериги, и в вечернем сознании рождается утро. Орган гудит, глухой внушающей гармонией, и как будто все один и тот же напев слышен в хоре стихийных голосов, но повторная эта музыка — всегда новая, всегда настраивает она душу на высокий лад.

Как Вечерняя звезда, звезда Утренняя, засвечаясь в голубых сумерках Неба, всегда загорается для души в первый раз, — как любовь, сколько бы раз перед этим она ни приходила к душе, всегда приходит в первый раз, всегда есть первая любовь, — как детский смех, и стыдливость девической улыбки, и женская ласка, и певучее слово стиха, из века в век, суть первые буквы нашего алфавита, — свежесть возврата в жизни Океана есть божеское равенство Весны самой себе. Эта спасительная неизменность в мире изменяемости — источник исцеления от утомительности бесконечного возврата повторностей в человеческой жизни.

Таинством внутреннего действия на душу прилив и отлив Океана стирает утомленность и открывает душе, что в повторностях человеческой жизни есть смысл Вечного Строительства, приводящего к целям, несоизмеримым с маленькой личной жизнью, или с замкнутой отдельной эпохой, как малый ручеек, или хотя бы самая могучая река, с одинаковой покорностью несущие свои воды в Океан, несоизмеримы с этим Океаном, бездонным, безбрежным, и не хотящим сполна подчиниться человеческому исследованию.

Очарование Атлантики, голубой, гораздо более голубой, чем зеленовато-серые, зеленовато-голубые воды Тихого Океана. Ощущение потонувшей Атлантиды. В месте, неточно указанном, но четко ощущаемом. Исполинское царство торжествующих свершений, опустившееся в подводное пространство. Суровая Бретань с ее сохранностью старинного, с ее размерной, как прилив и отлив, жизнью, с ее такою упрямою приверженностью к минувшему, что, задержавшись в прошлом, она не хочет видеть ни настоящего, ни будущего.