Айрат Мустафин: Солнце-апельсин. Стихи

Казахский степью разольется в две струны,
В чеченском – горы, бурку и кинжал
(я услыхал).
Персидский восхваляет в две луны.

В румынском Рим
дыханием своим
Из старины напомнит.
Мнит
До сих пор его частицей
Бухарест.

Итальянский раздаётся оперой и серенадой.
Ряд языков мне изучать не надо.

А впрочем, это всё совсем не так.
И в каждом языке есть вдохновение.
И сердцу и душе отдохновение.
А сложность изучения – пустяк.
Пусть даже это всё совсем не так.

Ты такая мне близкая
И такая далёкая.
Среднего роста,
Но такая высокая.
Северным говором окая,
каблучками настойчиво
цокая,
Когда ссоримся мы,
Меня электричеством
токает,
Болью в душе отдаётся
Как от ста калек.
Бег электронов по сердцу наметит жизнь,
Пульс, разбегаясь по телу, бежит в висок.
В непонимании любви платок
Трудно обратно сшить.
Боже, как иногда твой рост
Так непомерно высок.

Пропасти нужен мост,
Нам без него не пройти.
В ссоре нужен вопрос,
Чтобы её обойти,
Чтоб не свалиться вниз.
Или постройте мост.

Кто ничего не хочет удержать,
владеет всем.
Прощается со всеми насовсем
И грациозно продолжает восхищать,
Приумножая восхищения на семь.

Ему не страшно ничего терять:
Ни жёлтый лист, ни память, ни здоровье.
То, что не держись, трудно отобрать —
Богатства странного беспечного условие.

Оковы для него всегда малы,
А мир велик
для вечного владения.
Да и отвык,
Наверное, старик
От торжества земных прикосновений,
Реальной жизни и страстей мгновений.

За бородкой, иронией и пенсне
Надёжно спряталась душа.
Голыми пятками ходит по белу свету
И диктует ему свои пьесы и рассказы.

А ноги сильно мёрзнут
И требуют их потереть,
Чтобы чуть-чуть согреть.

Несколько раз хотел от неё сбежать,
Но она не пустила.
Тогда он купил ей ботинки
из толстой кожи.

Она поняла, что ходить в них ей невозможно,
И скинула.
В них она ничего не чувствовала.
«Пусть лучше коченеют лодыжки,
Чем не чувствовать жизнь», —
Подумала душа.
И принялась опять
диктовать.

Ветка берёзы,
Ветка сирени
Как обходиться без них?
Насухо слёзы
Вытерты. В сени
Грузно зашёл и затих.

Бьётся берёза
В окошко тревожно,
Рвётся домашних поднять.
Всё-таки мёрзнет.
Разве возможно
Веткой беду отогнать?

Баба вскочила,
Деревья расслышав,
Сердце не может унять.
В валенки ноги.
«Как же так вышло?»
Деда не может поднять.

Фельдшер речистый
В домике дальнем,
На самом краю деревни.
Дом выкрашен. Чисто.
Сирень он ломает
Для милой своей царевны.

Нет, не у дома,
Ушёл далече.
И надо ж такому случиться,
Баба на улице
Мчится навстречу-
Мол, с дедом беда. И божится.

Друг Гиппократа
Несётся к больному.
Помощь вот-вот придёт.
Ветка берёзы
И ветка сирени.
Радостно солнце взойдёт.

Нет, погоди, постой!
Без икигай
Ты больше книгу жизни
Не листай!

Шалаш, где вечно смеются,
Гораздо дороже дворцов, где вечно рыдают.
Где в золоте жизнь свою проклинают,
А жизни при этом совсем и не знают,
И за забором при этом не жить остаются.

Вроде простецкий шалаш,
Из листьев и веток.
В лютую стужу сумеет согреть
и укроет от ветра.
Весь занесённый в снегах
Такой неприметный,
Горбиком белым сутулясь, стоит
От нелюбви в километрах.

Рядом дворец, но листья шалаш отдалили.
Снегом от золота злости надёжно укрыли.
Чтоб перепрыгнуть дворцовую стену
Надо сдувать научиться фальшивости пену.

Золото – ветки, дворец и шалаш – на контрасте.
Девочка тихо шалашик в дворцовом саду воздвигает.
Камнем кирпичным внутри шалаша отделяется счастье.
Жизни никто, получается, так и не знает.