Георгий Мосешвили - Избранное. Том II

Иронический пафос, высокий холод,
Союз неблагоденствия, вотум недоверия…
Великий провинциальный город —
Бывшая столица бумажной империи.
Большой дом – с Новым годом! – детские подарки.
Из трубки вождя – дымок пятилетнего плана.
Лондонские диспуты в Михайловском парке,
На Дворцовой площади – колонна Траяна.
Напечатаем мемуары И.О. начальника Второго Цеха [15] Очевидно, имеются в виду воспоминания Георгия Иванова, возглавлявшего вместе с Г. Адамовичем второй петербургский Цех поэтов. ,
Встретим закрытие Дома Искусств поздним гневом и болью,
В то время как редактор читает, задыхаясь от смеха,
Горячо любимую книгу – «Записки из подполья».

Накануне времени прощанья
Я не говорю тебе «прощай».
Даже в наш проклятый век отчаянья —
Do widzenia, siostra. Вечный рай

Есть ещё в сердцах. И если вечен
Чистый свет, сияющий во мгле,
Верь, сестра, мы встретимся. До встречи
В час свободы на твоей земле.

Анна, Анна, скорбью, тайной болью —
В памяти души – твои слова,
Где конец лихому своеволью
Власти, что одним штыком жива,

Где конец глухому лихолетью
Лживых слов, кровоточащих ран.
Ночь кричит – как будто хлещет плетью
Чёрный бес сирену варшавян.

Польша, Польша, что с тобой случилось?

Так записано в вечной Торе:
Бог из народов избрал народ
На земле пустынь и предгорий
У предела зыблемых вод.

У грядущих времён истоков,
На пепелище прежних богов
Бог избрал народу пророков,
Дал завет на веки веков.

Так глаголет вечная Тора:
Богом закон Израилю дан.
Власть пророков воздвигла город,
Город – светоч времён и стран.

Царь Давид возносит псалмами
Славу Творцу. Наступает срок,
Там в иерусалимском храме
Явлен в слове незримый Бог.

Так повествуется в книгах Торы…

В четыре дня проходит год
Рискует смех и медлит страх
И птица времени живет
В стенных часах, стенных часах

В гостиной венских стульев вальс
И что-то пишет Берлиоз
Висит розовощекий Гальс
На кухне, где готовят морс

Потом, немного погодя
Опять Весы и Скорпион
Эфир листвы, экран дождя
И медных клиньев перезвон

И молча, немощи бледней
Невеста входит в белый дом
И соль небесная над ней
Искрится ледяным стеклом

И вот опять несется вскачь
Дикарка, и неудержим
Ее восторг – взмахни, скрипач,
Смычком зелено-золотым!

Но вот в часах, где птица вьет
Гнездо – как будто полынья —
Вода и лед – проходит год
В четыре дня, четыре дня.

Долго жили, твёрдо знали: [17] Впервые опубликовано в сборнике: Стихи этого года. Поэзия молодых. М.: Советский писатель, 1988.
Счастье – не ярмо Орды,
Но молчанье в час печали
И презренье в час беды.

И когда нас заставляли
Лгать и верить, что не лжём,
Мы воистину молчали
И стояли на своём.

Хан не миловал. А после
Богомольный царь казнил.
Человек не столь вынослив:
Пытки нас лишили сил.

И когда в безумном крике
Разомкнули мы уста —
В нас погибли свет великий
И святая немота.

Чтобы в горло нам не лили
Раскалённого свинца,
Предавали, доносили,
Клеветали без конца.

Из-за нас на Лобном месте
Кровь невинная лилась.
Кто молчал – лишился чести
Или жизни из-за нас.

Жили тихо – остаётся
Так же тихо умереть.
К нам молчанье не вернётся,
Свет ослепшим не узреть.

Видно, ждёт нас – если ждали
Мы награды за труды —
Лишь молчанье в час печали
И презренье в час беды.

Любимая, где мы? Что это за дом?
И кто заломил нам руки?
Одни бессловесные лица кругом:
Уродцы, клоуны, слуги.

Любимая, кто это? Что за толпа?
Козлы, лесбиянки, черти.
Пока фанфаронила чья-то труба,
Нас приговорили к смерти.