Георгий Мосешвили - Избранное. Том II

Как тёмен и узок наш переход.
Кто спрятал источник света?
Всё кружится. Рушится небосвод.
Любимая, где я? Где ты?

Меня ждёт смерть. Письмом, на полуслове
Прервавшимся, – остановись, мой век.
Душа моя, пребудем наготове.
Другим дано прервать теченье рек.

Рек крови. Рек постылых слёз. Рек желчи
(Канализационный водосток!)
Рек страха, коим стыд наш искалечен,
Текущих в ночь на северо-восток.

Меня ждёт смерть, к которой в наказанье
Я раньше времени приговорён
За то, что, видя сны, имел дерзанье
Кричать на перекрёстках всех времён

О том, что страшен мир и что иного
Нам не дано увидеть и во сне,
О том, что сновидениям больного
Подобна жизнь людей в моей стране,

В стране, где все нелепости законны
И где закон бессмысленно жесток,
Где ложь любой строки всегда резонна,
А правда обитает между строк.

О, как мы все успели изолгаться
В преддверии Последнего Суда.
Меня ждёт смерть. Но ведь должны остаться
Хотя бы письма боли и стыда.

Хоть полстроки не-лжи, ценою крови
Написанные, хоть полслова, хоть…
Меня ждёт смерть. Письмом, на полуслове
Прервавшимся, – прими меня, Господь!

Научи меня дыханью
Лёгкому, как пенье птиц.
Городское мирозданье
Дышит ветром колесниц.

Символ города – одышка,
Улиц лестницы круты.
Не спасёт Амур-мальчишка
От привычной суеты.

Бросив толчею-злодейку,
С неким страхом беглецов
Так и сядем на скамейку
Отдыхать в конце концов.

Что нам пыльная дорога
Перед волей облаков!
Здравствуй, воздух – хатха-йога,
Вдох и выдох – дар богов.

Говори мне о птицах и бедной траве,
О приметах и тайнах растений,
О цветочной пыльце, о пчелиной молве,
О значениях переплетений
Всех ветвей на деревьях, которые ждут
Дуновения ветра и влаги,
И о море, в котором качаясь плывут
Корабли из небесной бумаги.

И о море другом, где белее, чем снег,
Умирает холодная пена,
Где скалой из базальта стал Ноев ковчег
И стоят над скалой неизменно
Восемь звёзд, будто восемь медлительных дней,
Будто восемь неярких соцветий,
И в толпе суеверной прибрежных камней
Бьётся зеркало тысячелетий.

Говори мне о камне и о зеркалах,
Отражающих лица лукаво,
Ибо в зеркале смехом становится страх
И нередко бесславием – слава,
И не сводят с нас статуи каменных глаз,
Неподвижных в безмерной печали,
Ибо камень и зеркало видели нас
В наши чёрные дни – и молчали.

Я умолкну. Но ты говори о весне
И о бабочках золотокрылых,
Говори мне о том, что ты видишь во сне,
И о древних таинственных силах,
И о правде тех слов, что хранит от людей
Неприступная Библиотека,
И о том, наконец, что ты будешь моей
До скончания ЭТОГО века!

Я пишу ни для кого,
Вывожу слова в тетради,
Осознав своё родство
С тем, кто шутит смеха ради.

Отдаю поклон земле,
Улыбаюсь небосводу,
Расставляю на столе
Застеклённую природу.

Мне, конечно, всё равно,
Кто прочтёт, кто отчитает.
Лучше просто пить вино.
Счастлив тот, кто обретает

Дух веселья в тишине,
Детские припомнив годы.
Счастлив, кто нашёл в вине
Не свободу – тень свободы,

Кто, не глядя в зеркала,
Песенки поёт лукаво,
Чья бесславно умерла
Неразгаданная слава.

Найди, Мария, чистую тетрадь
И в ней отметь, что было время года,
Когда нам приходилось собирать,
Как ягоды, частицы небосвода,
Упавшего на редкие кусты
Смородины. Был свет вокруг. И было
Едва понятно, почему кресты
На церкви солнце не позолотило.

Найди, Мария, в памяти мой смех
И бедный дом. И чистые озёра,
Где нам хватало воздуха на всех,
Округлый склон холма для кругозора,
И тишину. И плеск листвы впотьмах,
Когда под вечер вырывался ветер
Из леса. И почти знакомый страх,
Как будто мы совсем одни на свете.

И где же мы теперь, Мария? Как
Вернуться нам? Где та дорога в поле?
Где аисты? И где дорожный знак?
Где наша жизнь? От городской неволи
Друзья уходят в тишину садов,
В пустые книги и в дома веселья.
И пьём мы горечь солнечных часов
И памяти таинственное зелье.