Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

Вижу во флаге высотном
Страшно знакомый мятеж.
Флаг из бессмертия соткан.
Руки на древке все те ж.

Все мы добудем, что снилось,
Чтобы вблизи и вдали
Ты, дождевая унылость,
Не заслоняла земли.

Дальнее чувствуя веще,
Сердце и в скромной судьбе
Жизни и краткой и вечной
Нити связало в себе.

Еще недавно мне казалось,
Что я всю жизнь постиг до дна.
Познанье было, как усталость,
Что самому теперь смешна.

Ну что ж, у молодости ранней
Он есть, наивно-горький счет,
И выдаем мы за страданье
Любую из своих невзгод.

Теперь, когда у новых станций
Взлетает надо мною дым,
Я рад, что в этом не остался
Неисправимо-молодым.

Схватил мороз рисунок пены,
Река легла к моим ногам —
Оледенелое стремленье,
Прикованное к берегам.

Душа мгновения просила,
Чтобы, проняв меня насквозь,
Оно над зимнею Россией
Широким звоном пронеслось,

Чтоб неуемный ветер дунул
И, льдами выстелив разбег,
Отозвалась бы многострунно
Система спаянная рек.

Звени, звени! Я буду слушать —
И звуки вскинутся во мне,
Как рыб серебряные души
Со дна — к прорубленной луне.

Обреченная ночь,
Как ты больно
Глаза мне раскрыла!
Нет у памяти взрослой
Текущих потерь.
В сорок третьем году
Эта дверь распахнулась от взрыва,
Но закрыть я ее не могу и теперь.

Ночь нездешней была —
От сигнальных гудков иностранных
До суровых мундиров
За пьяным столом.
Твоя острая грудь
До кощунства невинно и странно
Розовела в соседстве
С нагрудным орлом.

Здесь религия хищников —
Эта еда с полумира.
Целый город воздвигнут
На белом раздолье стола:
Башни банок консервных,
И ядра голландского сыра,
И российские хлебы,
Округлые, как купола.

И так чуток сегодня
Трагический рот офицерский
К дальним взрывам
И к близким губам и плечам.
И бутылка со штопором
В дрожи рейнвейнского блеска —
Как забвенья, неверья
И похоти конусный храм.

Неужели здесь — ты?
Не тебя ль я на площади видел,
Где, спортивного флага
Вонзая в зенит острие,
Над землей первомайской
В живой пирамиде
Пело бронзой античной
Высокое тело твое!

Красоту твою пьют
Европейские тонкие губы.
Легче газа дареного
Взлет заграничной мечты:
Вознесут твое имя
Оркестров горящие трубы,
В пирамиде красавиц
Там станешь вершиною ты.

Но свеча новогодняя
Сгинет последнею вспышкой,
И протянутся пальцы —
Холеные, черные — пять.
Убежит от дверей
Так жестоко прозревший мальчишка,
Но чего-то ему из себя
Никогда не прогнать.

Ты живешь с незлопамятным мужем.
Стал мужчиною мальчик —
Не злой и не добрый на вид.
И средь женского мира
В летучие пестрые души
Сквозь одежды процеженным взглядом
Глядит.

По одной — по любимой —
Другие он трепетно мерит
И порою темнеет
В предчувствии чьих-то потерь,
Словно сердце опять
Просквозило из проклятой двери —
Той, которой ему не закрыть и теперь.

По щербинам врубленных
ступеней
Я взошел с тобой на высоту.
Вижу город — белый и весенний,
Слышу гром короткий на мосту.
Шум травы, металла звук
рабочий,
И покой, и вихревой порыв, —
Даль живет, дымится и грохочет,
Свой бессонный двигатель
укрыв.
Самолетик в небо запускают.
Крохотные гонят поезда.
Неуемность острая, людская,
Четкий бег — откуда и куда?
Объясняют пресными словами.
Отвечают гордо и светло.
Люди, люди, с грузными годами
Сколько их по памяти прошло…
Тех я вспомню, этих позабуду.
Ими путь означен навсегда:
По одним я узнаю — откуда,
По другим сверяюсь я — куда.
Родина? Судьба? Моя ли
юность?
Листьями ль забрызганная — ты?..
Все во мне мелькнуло
и вернулось
Напряженным ветром высоты.

Грязь колеса жадно засосала,
Из-под шин — ядреная картечь.
О дорога! Здесь машине мало
Лошадиных сил и дружных плеч.

Густо кроют мартовское поле
Злые зерна — черные слова.
Нам, быть может, скажут:
не грешно ли
После них младенцев целовать?..