Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

И когда к покинутому дому,
Обновленный, я вернусь опять,
Мне дано увидеть по-иному,
По-иному, может быть, понять…

Но забыться… Вейся, белый хаос!
Мир мне даст минуту тишины,
Но когда забыться я пытаюсь —
Насылает мстительные сны.

Они метались на кроватях —
И чей-то друг, и сын, и муж.
О них вздыхали, как о братьях,
Стыдясь их вывихнутых душ.

И, жгут смирительный срывая,
Они кричат: «Остановись!
Не жги, проклятая, больная,
Смещенная безумьем жизнь!»

Дежурных бдительные руки
Их положили, подоспев.
И тут вошли в палату звуки —
Простой и ласковый напев.

И кротко в воздухе повисла
Ладонь, отыскивая лад,
И трудно выраженье смысла
Явил больной и скорбный взгляд.

А голос пел: мы — те же звуки,
Нам так гармония нужна,
И не избавиться от муки,
Пока нарушена она.

Взгляни устало, но спокойно:
Все перевернутое — ложь.
Здесь высоко, светло и стройно,
Иди за мною — и взойдешь.

Девичье-тонкий в перехвате,
Овеяв лица ветерком,
Белея, уходил халатик
И утирался рукавом.

Тянулись к тучам, ждали с высоты
Пустым полям обещанного снега,
В котором есть подобье доброты
И тихой радости.
Но вдруг с разбега
Ударило по веткам молодым,
Как по рукам, протянутым в бессилье,
Как будто не положенного им
Они у неба темного просили.

И утром я к деревьям поспешил.
Стволов дугообразные изгибы,
Расщепы несогнувшихся вершин,
Просвеченные ледяные глыбы,
Висячей тяжестью гнетущие мой лес,
Увидел я… И все предстало здесь
Побоищем огромным и печальным.
И полоса поникнувших берез,
С которой сам я в этом мире рос,
Мне шествием казалась погребальным.

Когда ж весною белоствольный строй
Листвою брызнул весело и щедро,
Дыханье запыхавшегося ветра
Прошло двойным звучаньем надо мной.
Живое лепетало о живом,
Надломленное стоном отвечало.
Лишь сердце о своем пережитом
Искало слов и трепетно молчало.

Лес расступится — и дрогнет,
Поезд — тенью на откосах,
Длинно вытянутый грохот
На сверкающих колесах.

Раскатившаяся тяжесть,
Мерный стук на стыках стали,
Но, от грохота качаясь,
Птицы песен не прервали,

Прокатилось, утихая,
И над пропастью оврага
Только вкрадчивость глухая
Человеческого шага.

Корни выползли ужами,
Каждый вытянут и жилист,
И звериными ушами
Листья все насторожились.

В заколдованную небыль
Птица канула немая,
И ногой примятый стебель
Страх тихонько поднимает.

И я опять иду сюда,
Томимый тягой первородной,
И тихо в пропасти холодной
К лицу приблизилась звезда.

Опять знакомая руке
Упругость легкая бамбука,
И ни дыхания, ни звука —
Как будто все на волоске.

Не оборвись, живая нить!
Так стерегуще все, чем жил я,
Меня с рассветом окружило,
Еще не смея подступить.

И, взгляд глубоко устремя,
Я вижу: суетная сила
Еще звезду не погасила,
В воде горящую стоймя.

Нетерпеливый трепет звезд
Земли бестрепетной не будит.
А ночь — как разведенный мост
Меж днем былым и тем, что будет.

И вся громада пустоты,
Что давит на плечи отвесно,
Нам говорит, что я и ты —
Причастны оба к этой бездне.

Поднялась из тягостного дыма,
Выкруглилась в небе —
И глядит.
Как пространство
Стало ощутимо!
Как сквозное что-то холодит!

И уже ни стены,
Ни затворы,
Ни тепло зазывного огня
Не спасут…
И я ищу опоры
В бездне,
Окружающей меня.

Одарив
Пронзительным простором,
Ночь встает,
Глазаста и нага.
И не спит живое —
То, в котором
Звери чуют брата и врага.

Над сонным легче — доброму и злому,
Лицо живет, но безответно. Там,
Наверно, свет увиден по-иному,
И так понятно бодрствующим нам:

Там жизнь — как луч, который
преломила
Усталости ночная глубина,
И возвращает мстительная сила
Все, что тобою прожито, со дна.