Виктор Оден: Летопись Тэлы

Книга спрятана. Совет распущен.
Заняты почта и телеграф.
Над Аквилоном сгустились тучи
диктатуры и попрания прав.

Жестоко подавлены очаги сопротивления.
Введён круглосуточный комендантский час.
На всех остановках висят объявления:
«Кто не с нами, тот против нас».

Очнувшись от послеобеденной дрёмы,
зевая, граждане протёрли глаза
замутнённые снами: «Действительно, кто мы?
Что есть против и что есть за?»

Пермунгункул задумчиво хмыкнул
и задумался: «Вот вопрос!»
Под кроватью тирана рыкнул
и зачесался любимый пёс.

Вот и ответ: тех, кто думает много,
искать и, нашедши, давить как блох.
«Прерогатива власти вопросы строго
задавать» – сын Брэда сурово рёк.

Взяли умников скопом в среду
и увезли куда-то вдаль.
По слухам, поближе к тому свету,
за недосягаемую горизонталь.

«Чтобы мысли мозг не грызли,
мразь не портила страну,
чтобы граждане не кисли,
мы придумаем войну».

Так решили два визиря
Пермунгункула, и вот,
зло вперёд глазами зыря,
люди тронулись в поход.

По долинам и по взгорьям
войско прёт в далёкий путь.
Подерёмся и повздорим
с кем-нибудь и как-нибудь.

Поле ровное цикуты,
и река без берегов.
У реки трухлявый хутор.
Завоюем же его!

Подготовились к сраженью,
встали в ровные ряды.
А навстречу ворожея
им выходит из воды.

Пальцем тонким покрутила
у красивого виска:
«Ну-ка вон пошли, мутилы!»
Чуют хлопцы – смерть близка.

И для скорости сандали
с онемевших скинув пят,
подвывая, убежали
душегубцы дружно вспять.

Стремглав они скрылись из виду.
Красавица в водах исчезла,
нырнула в игривую выдру,
а та в тот же миг унесла

в холодные сумерки, в омут,
в пещере сакрального чрева
белеющий камушек оникс.
Он, кстати, сердца согревал

того многосердого карпа
по имени Псевдоевгений,
хранителя твёрдого кофра
с количеством круглых гиней,

с лихвой превышающим десять,
в квадрате Малевича чёрном,
откуда летит за пределы
белеющий камень орлом,

в прожилках затейливых перьев,
несущим не-сущего знаки,
те, что не использовал Пырьев
и Коля Крючков, мастаки

шагать с камарадами в ногу
под чёс комариных укусов,
арканя упругую Нюру,
водя по кратчайшей курсор

великого чёрного камня,
сплочённого гибкой стремниной,
события пробные помня,
прожилки пружины иной.

Пёстрой лентой войска возвратились домой.
«Как вы смели, несчастные, взад
без трофеев вернуться?», сказал головой
оглядев, Пермунгункул, солдат.

«Да пошёл ты!», ответил какой-то старик.
«Неча нам с зиккурата пенять!»
И поднялся такой ужасающий крик,
что ни слова нельзя разобрать.

Зря тиран предъявлял золотую печать,
обещал дать зарплату в четверг.
Непреклонный народ, продолжая кричать,
Пермунгункула знатного сверг.

Два визиря тогда улыбнулись хитро,
и, пока Аквилон ликовал,
Ботифона-юнца посадили на трон,
чей тотем карезубый кабан.

На ветру развиваются флаги везде
с некрасивым лицом кабана.
Непрерывно хиреет в порочной узде
нежелательной власти страна.

Закрома опустели, налоги растут,
цены взвинчены, близок дефолт.
А визири какую-то ересь несут,
и кивает малец Ботифон

про какой-то неведомый доблестный труд
за «спасибо» с утра дотемна.
Развиваются флаги пестро на ветру
с некрасивым лицом кабана.

Гипотенуза разрухи.
Квадратные катеты стычек.
Царапают стёкла старухи
ногтями визжащих отмычек.

Прямые углы эпидемий.
Катангенс жестокого стресса.
Венчальным пунктиром на темя
летят маслянистые бесы.

Гнетущий диаметр смерти.
Тетраксис разгульных погромов.
Объятые пламенем черти
застенки крушат ипподромов.

Взметают окружности воплей
октаэдр прежнего мира,
размазав истошные сопли
по месту недавнего пира.

Волтузит Эвклид Пифагора
косой параллельной прямою.
В оскале предсмертного ора
лицо Пифагора кривое.