Виктор Оден - Летопись Тэлы

С каждым вздохом всё ближе к цели,
вздорных вспугивая ворон,
приближаются толпы к Тэле,
как цунами со всех сторон.

Топот ног, голосов невнятный
ровный гул, резкий храп коней
по притихшей земле помятой
приближаются быстро к ней.

Пот засох на суровых лицах.
Жадно кожа впитала пыль.
А дорога всё длится, длится,
длится сотнями долгих миль.

Невозможно остановиться.
Раз шагнул, не буксуй, иди.
Громко грают гортанно птицы.
Молча смотрят вперёд вожди.

Три вождя. Три шатра. Три стана.
Девять тысяч больших костров.
У обозов быков, баранов
за три года не счесть голов.

На земле, кто как был, вповалку
безмятежные спят бойцы.
Часовые стоят по валу,
рассылая во все концы

равнодушные взгляды. Где-то
вдалеке раздаётся гром.
Не спеша авангард рассвета
появляется за бугром.

На огонь возлагают жертвы
и возносят хвалы жрецы.
Разлетаются рикошетом
капли солнца в лучах росы.

Звуки труб созывают мудрых
к атаманам держать совет.
Скоро день на вопросы утра
окончательный даст ответ.

Ожидание плохо скрыто
под рутиной простых утех.
Что-то шепчут коням джигиты.
Кое-где раздаётся смех.

Кто умеет – речёт былины.
Кто-то греет мышцу борьбой.
Кто-то лепит солдат из глины,
предваряя игрою бой.

С тяжким бременем царской воли
отделившись от лагерей
три посольства выходят в поле,
птиц пугая и юрких змей.

Сжали бабочки крылья. В нору
полевая забилась мышь.
Аргументы в процессе спора
излагают послы. Престиж

ослепительной тыквой реет
над макушками. Льётся спесь
горлом, сердце гордыней грея.
Возвращаясь, приносят весть

о грядущей жестокой битве
дипломаты вождям своим.
Возникает проблема: быть ли,
или вряд ли назавтра им,

разделившись уже по группам
на живых и ещё на тех,
кто кровавым холодным трупом
у гиен вызывая смех,

ляжет в гуще страстей. Но рано,
да и глупо гадать итог.
Звуком резким, протяжным кланы
собирает на сечу рог.

Строй за строем встают мужчины.
Копья в небо и лук в дугу.
Богатырь выступает чинно,
улыбаясь в лицо врагу.

Хлёстко клацнула в плоскость костную,
из-под локтя присвистнув, палица.
Челюсть набок. Под ноги конские
человечек пунцовый валится.

Чавкнул смачно в ошмётках печени
меч. Пичуга души отчалила.
В кучу чёрную искалеченных
чело меченное отчаянием,

коченея, до плеч впечатано.
Стрелы точечно в сочный ввинчены
шмат затылочный силача. Вином
кровь из чайника за ночь вытечет.

Оторвались у мишки лацканы,
напрочь выбиты глаз горошины,
и лежит он такой, обласканный
каменюкой, удачно брошенным.

Уха рядом лопух оторванный.
Лапа тоже висит на ниточках.
К почве намертво принайтовленный,
и свободный от сил избыточных,

и от грязи как будто плюшевый
остывает боец покоцанный.
А над ним возбуждённых юшкою,
с бородами, усами, косами

тьма голов. И ориентирами,
на холмах лохматым ветрам в струю,
вдохновенные барды с лирами,
не мигая, аккомпанируют.

Поглотила поле битвы,
полегла ночная мгла.
Серп луны, острее бритвы,
вдавлен в чёрный шоколад.

Из безрадостной, бездонной,
беспросветной вязкой тьмы
вверх бессвязно вьются стоны.
Пот кровавый надо смыть

тем, кто выжил, лечь под небо
и, дыша, глядеть во тьму.
Мне бы, брат, водички треба
растворить мороки муть

в жилах, жгучую, усталых,
в гулком чане головы,
в перекошенных суставах.
Кони в поисках травы

между тел, качаясь, бродят.
Потихоньку, между тем,
призрак радости бесплотен
возникает в пустоте

тех сердец, что бьются, гибель
брани злой преодолев.
Тех, кто сквозь пробился гипер-
реализма алый зев

жизнь встречает поцелуем
у накрытого стола —
погуляем, потанцуем
и другими бла-бла-бла.

На табло, раздражая публику,
в назидание, трём участникам
лютой бойни горит по бублику.
А вверху – золотые часики.