Юлия Архангельская: Леденцовые ножи. 2008—2016

разреженный жёсткий воздух моря уснули
луна распалась на две пустых половинки
и горы сквозные пещеры свои замкнули
никто не держит по чёрной уйти тропинке

внезапно душа ничего не видит куда мне
в насмешливых этих потёмках искать дорогу
и я на месте стою и бросаю камни
в глубокий омут который неведом Богу

Как больно режет, как остро заточен нож
и как нестерпимо глазу сиянье дня;
от ясного разуменья бросает в дрожь, —
зарыться в то, что навек защитит меня,
закутаться в сон и оттуда сухим глазком
смотреть на себя, чужую, со стороны…
как сердце стучит, как надёжен мой тайный дом,
где воздух прозрачен и нет ни одной волны.

Не мне возвращаться в ушедшие дни,
блуждая по кругу, —
покой и тревога на свете одни
сияют друг другу;
но я выбираю тебя, красота,
скользящая мимо,
и буду как все, кто играет с листа,
навек уязвима.

Не нужно мне лица, когда бреду одна, —
смутить мне некого, играть я не умею…
в ловушке темноты, в пустой скорлупке сна
я выход не найду – и от тоски немею;

и детские стихи я больше не пишу —
я волк своих полей, я горький воздух мая,
и странно мне самой, что я ещё дышу,
всю эту тесноту, не прячась, принимая.

В оцепенении какой-то бред плету,
и слушаю, и застываю снова —
так бабочек целуют на лету
и ловят ускользающее слово,
решив не очаровываться впредь —
но медлят в шелесте и звоне,
чтобы на пике счастья умереть
с жемчужиною тёплою в ладони.

Среди сухой насмешливой молвы
спокойной буду и отважной;
со мною только шорохи травы,
картонный меч и тонкий шлем бумажный,

и робкие слова – наперевес —
не для победы, а для пораженья…
укрой скорее, спрячь меня, мой лес,
в своё непостижимое движенье,

и в тишине беседуя со мной
веди меня легко и осторожно,
и укрывай зелёною волной
всё, что исправить невозможно.

Грозовое электричество
перещёлкивает сухо,
крыльев свист геометрический
сквозь рассеянное ухо,

словно вся душа распорота
и блуждающей походкой
без тебя бредёт по городу
половинкою нечёткой.

В своей благословенной лени,
внутри сияющего мая
иду – и веточку сирени,
как дура, к носу прижимаю,

но различает взгляд серьёзный
пройдя насквозь через картинку,
что в этой полукоматозной
жаре – скрывается горчинка,

в ней всё, что горестно случилось
и будущее – невозвратно,
и вдруг охватывает Милость
своей волной невероятной.

Когда меня никто нигде не ждёт —
пространства открываются иные;
неумолимо завтра настаёт,
впечатанное в сумерки ночные;
заранее прочитываю я
слова горчайшие – и всё же
таинственный укол небытия
так холодно пронзает кожу.

Когда во тьме не слышен голос твой —
молчат слова и цепенеют числа,
и мир качает в лапах, сам не свой,
предметы, не имеющие смысла;

какие-то нелепые клише
иголки, сердце колющие больно, —
мешают замороченной душе,
лицом к тебе повёрнутой невольно,

душе, что вся к тебе обращена
и странное являет постоянство,
полуслепыми пальчиками сна
прощупывая чуждое пространство.

никто не слышит, как ночь дрожит,
пока не придёт ответ,
и как душа за Тобой бежит,
лишь только увидит свет,

никто не знает, как дышит твердь
и ужас стучит в висках,
пока моя тряпичная смерть
сгорает в Твоих руках.

Не знаешь что думать золотые рвёшь листья обидно
пальцы ломают хрусткое и приходит день
покрывало узорчатое накинуть лица не видно
ладно сворачиваюсь в пружинку ухожу в тень
хорошо ведь и так ненасытному взгляду довольно
провалов сладких и взлётов в ночную тьму
Господи я почти улыбаюсь и мне не больно
обними и укрой не отдай меня никому