Юлия Архангельская - Леденцовые ножи. 2008—2016

да, устойчивость схлынет, останется рыхлая влага
будем снова мы в ней свои гнезда непрочные вить,
и замесится грязь, и размокнет навеки бумага,
и слова растворятся, забыв очертанья явить.

Уютной стала вдруг квартира,
И водворился за стеной
Сумбурный дождь, обняв пол-мира,
Горошек мелкий жестяной

И, дробный говор постигая
Я долго не могу заснуть,
И даже свет не зажигаю,
Чтобы пространство не спугнуть.

Закрой глаза – и клочьями огня
день пролетает мимо;
как не хватает суток – ночи, дня
и сумерек неизъяснимых,
где так прозрачны Лев и Водолей
и призрачна разлука,
и все пути короче и светлей,
чем отраженье звука.

Я вышла на синюю улицу.
Ну вот и закончился день.
Вернуться. Свернуться. Ссутулиться.
Уйти в осторожную тень.

Но, стоя в снегах остывающих
легчайшую песню пою.
В обители вечно играющих
я более не состою.

И свет, ненароком приснившийся
в кармашке храню потайном.
И кто-то, навек заблудившийся,
рыдает в лесу ледяном.

«Вот, посмотри, – Я даю ключи:
плачь, веселись и грусти со всеми.
Саморазвёртываясь в ночи,
точка души поглощает время.
Но уж короче дороги – нет!
И, согревая свои пространства,
лишь береги этот черный цвет
нищего, птичьего постоянства.
И не дерзай задевать струну
счастья чужого и вольной воли…
Я отпускаю тебя одну —
в страшную область любви и боли.»

Я не вижу в упор этой длинной зимы,
на морозе хрустящей раскрошенным льдом:
у меня – золотые холмятся холмы,
то взлетая, то падая в ритме твоём,

и проходит в цветном опереньи весна
и касается ангел оглохших ушей,
и безумная птица короткого сна
режет воздух крылами острее ножей,

и сверкающий полдень горяч и открыт
в сундуках опрокинутых нет ни гроша,
и на грани высокого кича, навзрыд,
по расстроенным клавишам скачет душа.

Струится время, минуя нас,
и тают сухие льды;
ты держишь меня у самых глаз,
как будто глоток воды…

Но если умрём, – почему, скажи
поёт и ликует твердь?
Любовь моя, ты коротка, как жизнь,
зато и крепка, как смерть.

В лабиринте стрелочек и арок,
на морозном пике декабря
мне вручили это как подарок,
ни о чём со мной не говоря,

и сияет день одушевлённый
помещаясь у меня в руке,
как большая брошка, жук зелёный,
малахит на тоненьком замке.

Ничего мне от тебя не надо.
Я пройдусь по улице пустой —
синяя февральская прохлада
разведёт вишнёвый цвет густой.
А домой приду – лицо умою:
пусть вода целебная звенит
и перегородчатой зимою
всё – как было – вновь заледенит.

Верю всему я – и всё принимаю,
но в безоглядности этой смешной
я все равно про себя понимаю:
ты – это чудо, что было со мной.

Я – не запомнюсь, сотрусь, понемногу
свой уменьшая безлунный объём,
ты же – останься и стой, ради Бога,
стой, как сейчас, на пороге своём,

стой и смотри в это небо простое
в самом начале любви и хвалы,
где зажигает окно золотое
свет, появляясь из утренней мглы.

Подробно и обстоятельно
разлука нам лоб холодит.
Присутствие необязательно.
И даже, пожалуй, вредит.
Иначе душа и не тронется
в такой вот смертельный полёт
и всей сумасшедшею звонницей
не грянет о каменный лёд.

Треснул лёд, и голуби взлетели,
чистота арбузная звенит, —
это утро пятого апреля
весело мне щёки леденит,
это сердце, как воздушный шарик,
глупое, висит на потолке,
и любви бесхитростный фонарик
сам собою светится в руке.

Её как хочешь, право, назови —
наивная обидеться не сможет:
она несёт простой флажок любви,
и самомненье душу ей не гложет.
Как дурочка, всё плачет да поёт,
и падает, и ссадины не лечит…
И время разворачивает ход
и о тебе из прошлого щебечет.