Бразервилль - Синдром астронома

Забираешь у шкафа одежду шкафа.
Всё забрал. Это просто какой-то ужас.
Ну и пусть. Пьёшь какао под звуки арфы
и в ботинках выходишь лупить по лужам,

весь в одежде, смущают усы под носом.
Покупаешь в киоске бутылку колы,
продавщица из робких взирает косо.
Наплевать! Ты сегодня опять не голый.

Грянул смех за спиной – молодая пара
обгоняет, сцепившись, как в браке крабы.
Ты плывёшь мимо бара, тебе из бара
машут, дескать, зачем зачехлил корабль?

Прошуршал через двор, на скамейке школьник
смотрит фильм, где в мороз одевают девок.
Чёрт те что! И плюёшь далеко: доколе
буду я для борьбы в одиночку – мелок?

До проспекта дожил одноногой гончей,
пешеходы сопят и фырчат машины,
будний день, все торопятся день прикончить.
А в тебя: «Почему вы в штанах, мужчина!».

Срамота! Не сдержал ты вновь обещаний.
Горожане зудят в первозданном виде,
не уродуя в спешке себя вещами,
ну а ты – как дурак: шаровары, свитер.

Оглянулся, а там с шебутным барбосом
обладатель погон и лица ленивца —
больше нет ничего: голопузь и босость,
взгляд разбавленный,
видимо —
из полиции.

В доме – жар, видимо, что-то воспалено;
стены в корчах отшелушивают обои,
всю сантехнику вычихивает в окно,
дом настойчиво доказывает: он болен.
Чтоб не вылететь – держусь за косяк дверной.
Пол влажнеет, покрывая мокротой мебель.
Таракашка собирает своих, как Ной,
деловито суетясь на подмокшем хлебе.
Дезертирую в себя из картин Миро —
сухость, ласково на тумбах лежат салфетки,
столик, скатерть, сверху – карты иных миров.
Сладкий плен.
Из этих штолен побеги редки.
Дом закашлял – за забор полетело бра
с раскладушкою, раскладывать в небо трассы.
Дому неоткуда ждать вакцин и добра,
у него – нет никого,
только я
заразный.

Прижались друг к дружке, прохладно и клейко.
Над буквами блюдце, свеча.
Мы будем сейчас вызывать человека,
а он будет нам отвечать.

За всё отвечать, а не образы штопать,
и будет к словам бережлив.
Каким стал тот мир? Изменилось ли что-то
с тех пор, как мы дружно ушли?

По-прежнему ли человек не безгрешен?
По-прежнему в пекле интриг?
Сквозь дыры в сознанье, душевные бреши,
увидим его изнутри.

На той стороне то же самое блюдце
готово услышать ответ.
Спешим – голоса наши скоро прольются,
утихнут в осенней листве.

Ты здесь, человек? Или здесь только грёза
с которой погибла Звезда?
Нам нужно задать тебе пару вопросов,
пока ты их нам не задал.

Лики ветров с каждым утром суровей,
шествуют важно по улице Кирова
специалисты по сносу и кровле.
Видимо, лето пора демонтировать.

Многим уже надоела до спазма
некогда свежая полость громадины.
Так оставлять без разбора – опасно;
кое-какие детали украдены,

что-то отпало, прогнило, просело,
вон как её, бедолагу, скорёжило.
День колготится насупленный, серый,
осень бредёт с недовольною рожею,

тычет в конструкцию сабельным пальцем:
– Это откуда такая нелепица?!
Пара спецов начинает копаться
в лете, в котором ещё что-то теплится.

Носится мат впереди инструмента.
Кран многотонный пригнали строители,
и за полдня разобрали всё лето.
Лета – как не было. Словно не видели.

Неопознанный вихляющий объект,
состоящий из пульсирующей влаги,
неизящно, как вербовка алчных сект,
провихлял по тем местам, где ходит всякий;

в гастрономе взял какую-то еду,
непривычную ему, без вкуса меди.
Кто-то снял и сразу выложил в ютуб,
кто-то вскрикнул, кто-то даже не заметил.

Он вихлял, играя в чуждую игру,
привыкая понемногу к обстановке,
к необычному набору ног и рук,
веселясь: какой в движеньях он не ловкий.

Подражал бурливым звукам изо рта,
допуская, что быть понятым – нет шанса,
допуская, что две особи из ста
не умеют почкованьем размножаться.

Парк пригубив, как дотошный сомелье
смаковал прозрачный воздух, а не синий,
и пропал. Осталась утром на скамье
оболочка с ретроградной амнезией.