Саша Чекалов - Давайте веселиться!

а там – пустота. Ни тумана, ни туч… ни птиц.

Писающий мальчик апреля

загодя готовит свирель…

Мальчик, у тебя гонорея

(только так лицом не серей).

…Наледи раскрошенной смальта…

Лужицы разбитой финифть…

Пьяная художница марта,

девочка, тебя ли винить!

Сколько их там было, тех масок, —

всех и не упомнишь, кобель:

радуги секретов и смазок, тая, растворяются в массах…

Всё уже забыто, забей.

Нет ещё ни фуксий, ни лилий, —

можно быть невинным пока.

Оттепели всё обнулили

для едва живого ростка.

…Будешь, исповедуясь маю,

тут же нисходить до греха:

«Маска, а ведь я тебя знаю!» —

и, безлика, словно река,

девочка встаёт над палитрой,

выдавив раскрашенный фарш…

то ли осквернив этот мир твой,

то ли – искупив его фальшь.

Как я боюсь ночных звонков! —

от них и тьма по всей квартире,

и страхи, те, что закоптили

всё ассорти моих оков.

…Проснёшься, за окном огни…

И вот от этого все беды!

…Пытаешься прийти к себе ты,

а на пути опять они…

На полке – с линзами футляр

и зубы в чашке… и поллитра…

Владим-Семёныч славит хрипло

того, который не стрелял.

Но это – за стеной… у ног

богини сна («Buenas Noches!»)…

а здесь, в музее одиночеств —

вовсю звенит ночной звонок:

«Не бойся, ты не одинок.»

Солнце весеннее… Всё для меня!

Да, но глядите: бредут, семеня

люди, нагружены… Сцена сия значит, что переезжает семья.

Не потому, что клетушка тесна,

просто опять наступила весна,

плата арендная вдруг возросла…

Ладно, побуду заместо осла: там ещё книги какие-то, шкаф…

Вам помогу я, предлог отыскав:

кто не работает, тот ведь не ест? —

вот и давайте… нести как бы крест.

В дело вдаваться, как этакий мыс

в море… Я долго искал себе смысл:

люди актёры? Понятно, хотят роль поновее и чистый театр:

это весна! – скепсис мудрых ей чужд…

Нужно кому-то нести эту чушь, —

время такое… Давай-ка, мой Сид:

нужно кому-то таскать реквизит!

Почва жирна – атмосфера пьяна.

Крепнет под тяжестью ноши спина:

мощные формы, изящный изгиб…

Всё, что мы делаем, – ради других! —

ибо весна… Время снов и молитв.

Время – кулисы запихивать в лифт.

Прошлое скомкано, сжато в тюках.

…Жизнь – это бремя. Иначе никак.

Что уж там было вначале, не знаю… Крылья

хлопнули чьи-то и сгинули. Как назлó вам.

…Это какое же быть тут должно безрыбье,

чтобы молчание честно считали Словом!

Ладно, допустим, его вам и вправду дали…

чтобы потом передумать (уж больно жирно:

смысла глубины растрачивать в дикой дали),

ну и зачем это?

…Потенциал-то жив, но

мыслей пучины мерцают напрасно! всуе! —

даже не важно, последний ли писк, бэкап ли.

В царстве ли истины, в сумрачном том лесу ли…

рыбий ли жир мы выдавливаем по капле —

даже не важно… Хватает иным и луж, но…

в целом – никак из себя мы мечту не выбьем.

Это каким же слепым и глухим быть нужно,

чтоб такую толкучку считать безрыбьем!

Зарегистрируйся, значит, по всей ты форме

и…

Принимать ли участие – раз такой вот?!

…Даже молчание – благо на этом фоне:

не увенчают, так хоть под шумок накормят.

Что уж там было, не суть… Элемент игры бы

в это добавить – и, можно считать, не зря всё:

и тишь-да-гладь, и летучие наши рыбы…

Что, вынуждают?..

Ну значит ты прав. Упрямься.

…Да разве же влюбиться мог!

Она казалась мне старухой, —

ведь был уже тридцатник ей.

А я был юн, и одинок,

и озадачен той разрухой,

что липла к миру, будто клей.

С налёту в вуз не поступив,

я пал, как мелкая монетка

в почтовый ящик… а она

«попала в жизненный тупик»,

голубоглазая брюнетка,

и – развлекалась там одна.

Ну, не совсем одна… Порой

какой-то заходил товарищ

(хотя не клеилось у них)…

А я, не бог и не герой,

считал, что «всё это слова лишь:

вся эта лирика из книг»…

Претенциозен и угрюм,

ещё носил тогда хайратник

(ничто в ту пору не ценя

так сильно, как надменный ум,

цинизм ответов аккуратных

и всё, что… мучило меня).

…Вступая в жизни гулкий зал —

споткнуться вдруг о взгляд лукавый!

(В разрезе светится бельё…)

Но ведь и Сэлинджера взял,

и Саймака с Акутагавой

впервые я – из рук её.

Причём вокруг такая муть! —