Лазарь Соколовский - Дышащий космос

Часть населенья, чьи деды, отцы
штопали жизнь по клоповым местечкам,
носик не римский, глаза – антрацит,
«эр» несуразное через словечко…

Валкой России осколки: Мешкат,
Эфраимсон, Асташкевич с Кажданом —
будто бы кто-то из вас виноват,
что сохранился, не выйдя в мараны

даже в погромы. Крушил самогон,
войны мели, навалился советский
душный барак – упирается он,
нессякаемый Сруль Жидовецкий.

Вновь поредевшим взмахнет хохолком,
братью мушиную сдует с окрошки,
если Господь и обидел ростком,
стайка детишек иная немножко.

«Лишь подрастают – и по городам
не торговать, не блажить, не портняжить,
все в институтах и – я тебе дам! —
Йоська, поганец, в писателях даже,» —

так он (лет сорок промчалось) вещал
в хатке хохляцкой у автовокзала.
Пригород тот же и мемориал —
что сосестер, что собратьев лежало!

Молодость… молодость… Где вы теперь
сели, какой ностальгией омыты —
та же ль мезуза вколочена в дверь?
те же ль соседские антисемиты?

Послевоенная ниточка дней —
знать, недопили властители крови…
Мы наливались от ваших корней,
Гинзбург, Гилод, Могилевский, Шахнович.
Выпало так: не Кулик, не Петров —
общей повязаны речью и роком.
Что же вас сдернуло, вроде, с основ,
за океан понесло ненароком?

Коднер, Малаховец, Кацанельсон…
не от зарплаты – скорей от обиды
тысячелетней… Что ж тычатся в сон
те же снежинки звездою Давида,

что укрывают российскую тишь,
уж не услышишь где вас, не увидишь?..
Топятся печи другими, но с крыш
тянется следом молитва на идиш.

Зависим ли – куда судьбе приспичит
забросить нас? в какой присест, прилег
в сплетениях времен, страстей, дорог
и наделив зачем-то горлом птичьим?

Что в нашей донкихотовской отваге —
нуждается она хоть в ком-нибудь,
чтоб обессмертить иль перечеркнуть
ее причуды на клочке бумаги?

Абсурдом обозвать ли чей-то опыт
иль это пляска строгая частиц,
где кружит карусель из тех же лиц
и тех же строк невысказанных шепот?

…По Питеру в припадке ностальгии
бродя, спустились как-то в тот подвал
давнишний пронинский, где пишущий знавал,
каким стихам сойти за чаевые.

Увы, дух испарился почему-то,
старинную посуду со стола
смели и не мелькнула в зеркалах
отставшая случайная минута.

Хотя бы зацепиться за какой-то
сигарный, пьяный, вымышленный мир:
начало века, скомканный ампир,
угрюмость толп и жалкая прослойка

богемы – проходимцы и таланты…
Еще вчера, столетие назад,
ты б мог войти в жирафствующий Чад —
в «Бродячий пес», в «Привал комедиантов».

Всего лет 20 до стези барачной,
но выбор есть – остаться ли, уйти,
ты молод, тебе нет тех 20-ти,
там ждут конца… Но ты еще не зачат,

все впереди: растрепанные книги,
кастальский обезвоженный ручей —
осколок пионерских лагерей
в подполье перевернутых религий.

Тебе б туда, где олонецким патлам
с рязянскими сплестись, где фрак и трость
от Цезаря, случайный Снежный гость
и царская горбинка Клеопатры —

где это все? куда кого размечет?..
Как не избыть из памяти пока
кровавые подвалы ВЧК —
игра вслепую та же: в чет и нечет.

Но та страна была? и нам не снится,
пускай сейчас понуро и мертво —
когда-то здесь дышало естество
поэзии с горбинкою царицы?

То Высший Хаос был, девятый вал
стихии масс ворвался в праздность пауз —
платить счета… Ты снова опоздал
на пир чумы – остался пошлый хаос?

…Мы вышли, приотставшая чета,
съезжая с ритма в мелочи событий,
жизнь вновь текла, хотя уже не та,
пусть впереди кроился бродский Питер,

а там иной, возможно, и бог весть,
в какой абсурд сместятся формы, темы
мостов, каналов, рек… Да город есть,
опять гудит толпа – а где богема?

Счета давно оплачены и как!..
Что ж… вместо вдохновенного бомонда
с горбинкой царской – тот же рабский стяг
и серая полоска горизонта.

Мечтать о цельности смешно —
в природе все двояко.
Когда отсыпано зерно,
какого ищешь злака