Ардак Еженова - Пунктир танца

Наш танец
каждодневный —
он вычурен,
и таинство его, возможно,
никогда
не будет познано
никем из нас.
Возможно, его рисунок
повторяет дорогу звезд.
Наш танец,
танец нашей жизни
с уродливейшими
и искуснейшими па.
Мы живы,
пока пунктирен танец,
когда прямая – приход конца
и начало нашей
бесконечности.

Суть подобострастья —
лицемерье.
Улыбка на лице
под каблуком – страшна.
Не тем, что маска,
а тем, что успела
сделаться
самим лицом.

Гримасами судьбы
привыкли называть
не необязательные,
по нашим понятиям,
свои неудачи,
что являются, несомненно,
той платой,
которой судьба расплачивается
за наши с вами деянья.

Ужасают деянья потомков,
если судить по тому,
кем и чем возвратились
на землю их души.
Но более всего страшит
участь несчастной земли,
как представлю,
кем нас вернут,
обернув в то,
что мы заслужили…

Ни от нашего с вами
отказа,
ни от наших расчетов,
страхов
не зависит результат
решения
вопроса, как быть с
нами —
будет так, как того
пожелает госпожа —
ее высочество судьба.

Намерения благие,
срок исполнения
которых
откладывается бесконечно,
имеют удивительное
свойство
превращаться в зло,
тем большее,
чем далее откладывалось
исполнение.

С годами
знакомые слова,
утрачивая блеск свой
изначальный,
являют лик свой
многогранный
и тогда
не забудьте вспомнить,
как в юности
в порыве возмущенья
благородного
устраивали суд чести
всякому,
кто посягал лишить их
блестящего покрова.

Про то, что сокрыто
в пластах сознания —
избраннейшим дано
прочесть.
Обычно судим по тому,
что видим.
Не потому ли нами
всеми
свершается так много
ошибок,
что становимся
жертвами
собственной слепоты…

Как хрупко
и обманчиво
то равновесие,
по которому
мы балансируем,
исполняя ритуал
обыденности,
не ведая того,
что сами
каждый миг творим
собственное,
как благоденствие,
так и катастрофу.

Всего лишь взгляда,
улыбки,
голоса
достаточно, чтоб на весах
нашего с вами настроения
перевешивали
то чаша радости,
то чаша печали
от первых и до последних
дней.

Тяжко бремя
прозрения,
когда нет восторга
слепца,
наконец увидевшего
солнце.

Когда утрачена способность
как радоваться,
так и удивляться,
когда едино для тебя – дворец,
лачуга ли, —
о люди, как бессмысленна
ваша тщета
как возвеличивать,
так и уничижать…

Продираясь
по охотничьей тропе,
выкарабкиваясь
из ям-ловушек,
заваленных ветками,
к концу не остается сил,
чтобы любоваться.

Струится синей
дымкой
из трубки,
раскуренной долиной,
синяя тропка
к вершине горы,
тающая в облаках,
как следы
несбывшейся мечты.

Мы сами того не понимаем,
как охраняет нас судьба
Бывает, несостоявшееся
желание оплакиваем,
не ведая, что нас
обошла беда.

Угодно
мысль вознести
и осиянную светом
озарения
начертать в небесах
ветку молнии,
как знак
высшего смысла —
ветка, дерево,
корни – жизнь.

Расставание
созревает как плод.
Проходит
пору розового цвета,
как краткий блеск
клинков —
грозовое лето
и осень долгую
с глухим стоном
падающих плодов…

Забыла лавка,
обласканная толстым задом,
что была плахой.
Забыла коса,
брошенная в угол сарая,
что была саблей.
Забыла веревка,
повиснув на ржавом гвозде,
что была петлей.
Останется ли плаха – лавкой,
Останется ли сабля – косой,
Останется ли петля – веревкой?